Лето, бабушка и я
Шрифт:
Мы отбрехались тем, что Джон погиб за идеи свободы от рук ЦРУ. Теперь приходилось отмазывать его перед бабушкой.
— Господи, как земля таких носит, кто молодого не пожалеет и жизни лишит, Господи, — причитала бабушка. — Да чтоб я его землей засыпала, чтобы ему завтрашнего утра не видать, ублюдок, отродье и сатана, чтобы собаки на его могиле лаяли!
— Его убийца сидит в тюрьме и долго еще не выйдет, — утешила я бабушку, пока она не разошлась.
— Да чтоб этому кровопийце никогда оттуда не выйти! А брат или сестра есть
— Нету, один он был у матери, без отца, но его тетка вырастила, — спекулятивно давила я на бабушкины слабые точки.
— Ох, бедная, бедная его мать… Еще и без отца? Ох, бедолага парень. Пусть Господь упокоит его душу, аминь.
Бабушка посмотрела на плакат еще раз и вздохнула.
— А остальные хоть живы? — на всякий случай спросила она и, получив утвердительный ответ, заключила: — Ну пусть висят тогда.
— Вот они, мальчики-то, — бормотала она через пару минут в глубокой задумчивости, держа ступку с орехами на коленях, — мальчиков повсюду опасности ждут. Дома их не запрешь, им свобода нужна. Девочки поосторожнее небось и живут дольше.
Постучала немного пестиком, взглянула сквозь меня, еще раз вздохнула и сказала:
— Не отнимай ни у кого детей раньше времени, Господи. Древние сказали — даже у змеи не убивай ее дитя. Пусть живут свое время. Аминь.
Литературный провал
— Сбегай вниз, почту принеси, — сказала мама, выгружая покупки. — А то у меня рук не хватило!
Хорошо, что не за хлебом — а то мне иногда по три раза в день приходится гонять к цирку: там самый лучший хлебный магазин.
Принести почту — это самое приятное поручение, которое мне давали. Обычно я смотрю сразу после школы: не белеет ли в щели что-то новенькое?
Вихрем скатившись вниз, открываю наш почтовый ящик: ключей не требуется, потому что замочек в нем отродясь не работал, нижнюю дверцу надо хорошенько дернуть, она и распахнется.
Закрывать еще проще — дал по дверце посильнее ладонью, она и влезает внутрь. Техника!
Кроме кучи скучных газет, приходят журналы «Наука и жизнь», «Вокруг света», «Новый мир». Еще мамины ботанические брошюры — сколько она выписывает книжек, с ума сойти, в доме — сплошная ботаника.
Половина почты — лично моя: журналы «Пионер», «Юный натуралист» и даже для юных математиков — «Квант»! И толстенное письмо от Ирки из Крыма. Оно облезло по углам, бабушка ворчит — что вы там друг другу столько пишете, интересно?
Писать мы любим обе. Первое время в письмах были сплошные рыдания — мы смертельно скучали от разлуки, а теперь описываем друг другу каждую мелочь: все детали каждого дня, утра и вечера, все мысли, сны и разговоры, все происшествия, впечатления и рассуждения, всё старательно фиксируется, складывается в толстые рукописи и отправляется в конвертах, едва не лопающихся от напряжения.
После изучения письма сажусь читать новые главы романа Каверина в журнале «Пионер». Потом листаю весь остальной журнал от корки до корки, включая рубрику юных авторов «Кораблик». Эта рубрика давно не дает мне спокойно жить.
Какая-то Алина из Казани пишет про своего кота. Или Сергей из Челябинска — полная бездарность! Или Рахим из Таджикистана описывает сбор хлопка! Ну вот что в этих стишочках интересного?
В этот раз первым делом открываю журнал.
Сердце бьется в ушах, руки дрожат.
Там должен быть напечатан мой рассказ про собаку!
Рассказ такой:
«На мой день рождения пошел снег. Как это часто бывает в нашем городе, заодно отключили свет. Мы сидели в полумраке и скучали, и я не знала, что будет вечером — вроде бы отмечать день рождения будем только дома, с семьей. И никаких особенных подарков не ожидается. Хорошо было в детстве — тогда всякая мелочь радовала душу.
Вдруг в дверь громко постучали.
Я открыла и — чудо! На пороге стояла собака. Вернее, собака была не одна, а с хозяйкой, моей сестрой. Спаниель Нэнси, которую я обожаю изо всех сил!
— На, держи, на сегодня она твоя, — сказала сестра.
Одеться было минутным делом.
Поводок в руки и — вперед!
Снег падал большими хлопьями, мы с Нэнси кувыркались, забыв обо всем. Пусть она не моя, но этот день принадлежит нам!
Воздух пах арбузами и морем. Встречные мальчишки с уважением и завистью смотрели на чудесную черно-белую собаку с длинными кудрявыми ушами. В портовой маслянистой воде отражались корабли. Мы с Нэнси смотрели на них, и не надо было слов — мы понимали друг друга. Это было настоящее счастье.
Вечером ее забрали. Я не расстроилась, потому что знала — я смогу ее увидеть когда угодно.
А весной Нэнси повел гулять соседский мальчишка. Он не уследил, что она прыгнула в озеро. Собака простудилась, ее лечили, но спаниели очень нежные до года, и ее не смогли спасти.
Похоронили Нэнси за домом, в палисаднике.
Мы с племянницей пошли на ее могилу вечером, плакали, дул пронизывающий весенний ветер.
— Нэнси, мы тебя никогда не забудем, — сказала я.
Над городом снова шел хлопьями снег».
Над этим душераздирающим рассказом мы с Иркой заливались в три ручья.
Я представляла себе, как он будет выглядеть на свеженьких страницах журнала. Заголовок напечатан крупно, рассказ поделен на абзацы, и рядом — иллюстрации, милейший щенок с карими глазами.
«Ир, очень может быть, что скоро ты увидишь мое имя в журнале, — не удержалась я от поспешного хвастовства. — Думаю, им понравится, хотя что им присылают! Ты читала? Ужас и кошмар. В этом „Кораблике“ и в этот раз бездарные стишочки каких-то левых детей».