Лето летающих
Шрифт:
Змей был совсем необыкновенный. Во-первых, не из бумаги, а из голубого сатина; во-вторых, на хвосте, как на девчоночьей косе (но только много-много!), были нанизаны тряпичные бантики; в-третьих, он был квадратный, и, в-четвёртых, — самое удивительное! — он находился в… коробке. В плоской большой коробке, в которых игрушечные магазины продают настольные игры.
Да он и был куплен в игрушечном магазине Юдина. Это был покупной змей.
Николо-завальские ребята оторопели… Это всё равно как если бы в магазине купили живую собаку или кошку, которые, как известно, неизвестно откуда
На это дивились мы — обыкновенные змеевики. Константина же задел не сатин, не бантики, не коробка из игрушечного магазина, а то, что у Алексея змей квадратный.
— Понимаешь, Мишк, значит, и квадратный летает! — хмуро-раздумчиво сказал он, пытливо, будто запоминая, всматриваясь в покупного змея.
Да, змей был необыкновенный, удивительный, но самое удивительное ожидало нас впереди.
Всё с тем же торжественно-хвастливым выражением на своей кругло-розовой рожице Цветочек вынес змея на середину мостовой и, взявшись за нитку, прытко побежал с ним.
Змей… не полетел. Взмахнув своими бантиками, он вкололся в землю, в пыль.
Это было поразительно. Такой красивый, нарядный — и вдруг…
Но хвастуны — народ неунывающий. Другой бы на месте Цветочка огорчился или попробовал что-либо исправить. Нет, Аленька стал таскать свой нелетающий сатин н а р у к а х, показывая, какой он глянцевитый, какие внизу разноцветные бантики, какая гладкая катушечка для ниток…
Костя был занят другим.
— Не может быть, чтобы не летал! — твердил он. — В магазине же, за деньги… Наверно, Алёшка путы ему перекосил. А так почему же квадратному не летать?..
Другой н о в ы й змей был совсем не похож на наши.
Однажды прибежал Костька и выкрикнул:
— Мишк, пошли скорее!
Пока мы мчались по краю Хлебной площади к Фоминской улице, я узнал, что Иван Никанорович послал Константина отдать скорняку три рубля долгу, оставшегося ещё от зимы… Но Костька не отдал — отцовская трёшка ещё в кармане, — так как в конце Фоминской какой-то приезжий чернявый мальчишка пускает бесхвостого змея.
— Как — бесхвостого? Коробчатого?
— Побежал бы я из-за него! В том-то и дело, что не коробчатый, а как обыкновенный, только углом кверху. Ну, ромбом, как бубновый туз… А хвоста нет.
— И ничего? Не колдует?
— И ничего…
…Мы подбежали к самому интересному: змея собирали, — значит, мы могли увидать его и в лёте и на земле.
Двое смуглых узкоглазых ребят, время от времени выкрикивая какие-то незнакомые нам слова, медленно сматывали змея. Он уже был на высоте телеграфного столба, и его можно было разглядеть… Белый, ромбом… Да, хвоста не было, но внизу и на двух боковых углах бубнового туза висели какие-то кисточки — не то для красоты, не то для равновесия…
Когда змей плавно лёг на землю, мы в числе других ребят подскочили ближе, присели над ним на корточки. И тут было удивительно: всего две дранки. Одна — сверху вниз и другая — дугой — поперёк.
— Это китайский! — просипел кто-то из местных фоминских змеевиков,
Ах, дело не в этом! Путы вот какие? У Кости, который ближе всех очутился около лежащего змея, чесались руки перевернуть его, посмотреть на путы. Что дранки видны — это хорошо, но вот как нитка крепится?.. Однако был закон: чужого змея смотреть смотри, но не трогай.
Соблазн же был велик, и Константин протянул было руку, но подбежал узкоглазый смуглый парнишка и, весёлым голосом лопоча что-то непонятное, утащил своего змея.
Зайдя к скорняку и отдав ему три рубля, мы пошли домой.
— Интересно, почему он не колдует, не переворачивается? — сказал Костя. — Что его держит прямо, если хвоста нет?..
И Аленькин квадратный, и этот бесхвостый с кистями надо было бы отложить, забыть — у нас ведь есть хорошие, проверенные, летящие из рук, но Константин решил «ставить опыты»…
9. ОПЫТЫ
Это выражение принадлежало не Костьке, а его матери — доброй и суматошной Марии Харитоновне. Она, случалось, говорила это, когда после обеда глава семьи — Иван Никанорович — отправлялся в сарай. Иногда и мы шли туда.
Заметив открытую дверь дровяного сарая, мы с Костей подходили на цыпочках и замирали в отдалении. В стороне от дров на верстаке был установлен блещущий молодой медью какой-то приборчик. От нажима рукой толстый цилиндрик в приборе ходил вверх и вниз, влево и вправо, а какие-то плотные, красивые шарнирчики делали, как гимнасты на турнике, ловкие перекидки.
Прижав чёрную бороду к груди, надломив её, Иван Никанорович нажимал и нажимал на маленькую педальку-курок, и шарниры, блестя маслом и красной медью, кувыркались, перекидывались…
И вот в это время, если кто спрашивал Ивана Никаноровича, Мария Харитоновна вполголоса — строго и значительно — отвечала:
— Сейчас нельзя, он опыты ставит.
Или:
— Подождите! Опыты поставит и придёт. Он их уже часа два ставит, скоро кончит.
Отец, по словам Кости, делал какое-то необыкновенное охотничье ружьё: оно само должно было заряжаться, и заряжаться многими патронами. Хотя я не держал в руках ещё никакого ружья, но понимал, что для охотника радости мало: выстрелил и тут же возись — заряжай. Вот у Ивана Никаноровича будет ружьё так ружьё! Одно только вначале удивило: ружьё — штука длинная, а весь этот кувыркающийся приборчик в горсть можно взять. Константин объяснил: дело не в стволе, а в замке…
Всё это было понятно: мастер Оружейного завода чего-то хлопочет с ружьём, «ставит опыты» — на то он и мастер. Кроме того, Иван Никанорович человек взрослый, с бородой. Но Костька! Какие такие могут быть у него «опыты»? Змеев мы с ним пускаем всего второй год, пускаем на четверике до больших змеев ещё не добрались — и уже, представьте, «опыты»!
Но Костька решил «ставить» и действительно вскоре вынес змея с укороченной средней путой. Змей не полетел — он так закидывал голову и так выставлял грудь, что ему было не до полёта. Тогда Костька, наоборот, удлинил среднюю путу — змей потерял тягу, он лежал на воздухе и напоминал утопающего, которого тащат за волосы.