Лето с капитаном Грантом

Иванов Сергей Анатольевич

— Это фронтовая песня, она родилась в боях, помогла в них выстоять и победить. В память о тех, кто не вернулся…

Капитан Грант замолк на полуслове, а Коля тут же тронул струны гитары.

Где снега тропинки заметают,

Где лавины грозные шумят,

Эту песнь сложил и распевает

Альпинистов боевой отряд.

Почему альпинистская песня? Даже Коля не знал этого, хотя сейчас он на четвертом курсе института, а к капитану Гранту попал, как и Борька, после седьмого класса. Когда он пришел, традиция эта уже была: у каждой встречавшейся на отрядном пути

братской могилы, у каждого военного памятника обязательно звучало:

Нам в боях родными стали горы,

Не страшны метели и пурга.

Дан приказ. Недолги были сборы

На разведку в логово врага.

Борька слушал песню и смотрел на памятник. Даже не на сам памятник, а на пьедестал. Его поразила вдруг цифра. Сто четырнадцать! Сто четырнадцать имен на пьедестале! А домов в этой Сосновке если наберется штук восемьдесят, то хорошо. Так что же, из каждого дома кто-то ушел и не вернулся? Даже больше, чем из каждого. Или когда-то давно Сосновка была большой деревней, где было много домов, но во многие из них некому было возвращаться, и они так и остались пустыми, а потом исчезли во времени?

Помнишь, товарищ, белые снега,

Стройный лес Баксана, блиндажи врага,

Помнишь гранату и записку в ней

На скалистом гребне для грядущих дней…

Борька вчитывался в список. Авдеенко, Агафонов, Архипов, Ашурков, Бондарь, Беляев А., Беляев В… Двое Ведерниковых, двое Лаптевых… Борька не знал, были ли это отец с сыном или братья. А может, просто однофамильцы. В деревнях фамилии часто повторяются. Григорьевых трое, Плешаковых четверо, Феофановых тоже четверо…

Помнишь, товарищ, вой ночной пурги,

Помнишь, как бежали в панике враги,

Как загрохотал твой грозный автомат,

Помнишь, как вернулись мы с тобой в отряд…

Эти сто четырнадцать не вернулись. Ушли из глухой валдайской деревушки и не вернулись. Может быть, кто-то из них и в самом деле остался там, в Баксанском ущелье?

— Прошу почтить их память минутой молчания, — сказал капитан Грант.

Ребята склонили головы.

— А теперь в путь, друзья! Командир, все на месте?

— Отряд в полном составе, — отрапортовал Борис и тут же осекся: — Не все…

Не было Марины. Только что, минуту назад, Борька видел ее рядом, а сейчас пропала, испарилась… Впрочем, не испарилась. Вот она, уже в доброй сотне метров, в поле за околицей — цветочки собирает. Весь отряд ждет, а она… Цветочки, колокольчики с ромашками да лютиками.

— Мыльникова!! — заорал во весь голос Борис. Марина обернулась и не спеша двинулась в сторону отряда, продолжая на ходу рвать цветы.

«Ох и влепит ей сейчас командир!» — подумал Борька. Тут, пожалуй, одним нарядом не обойдется. Борис и в отсутствие начальства нарушения дисциплины пережить спокойно не может, а тут капитан Грант рядом стоит. Да еще в такой момент…

Марина вернулась и молча положила букет к подножию памятника. Колокольчики с ромашками легли под ноги к Юрину, Яковлеву, Якунину,

Ярошенко. Борис не сказал ничего. Сказал капитан Грант. Он сказал:

— Спасибо, дочка.

9. ФЕОФАНОВ-ПЯТЫЙ

Они пришли под вечер — часов в пять, когда лагерь погрузился в послеобеденную дрему. Первыми с ними встретились Борька с Витькой. Витька на правах дежурного был избавлен от тихого часа, но не пошел сразу мыть котел, а сидел себе на пеньке рядом с тропинкой и переваривал пищу. Делал он это, вырезая перочинным ножом узор на очередной палке. И Борька тоже переваривал и вырезал. Есть люди, которые могут ничего не делать. Не всю жизнь, конечно, а некоторое время, скажем час или два. Но могут. Лечь на диван, уставиться в потолок и лежать, пока не позовут. Или на пляже: устроятся на топчане и только изредка переворачиваются со спины на живот и обратно. А Борька не может. Даже когда мама считает, что он ничего не делает, Борька все равно чем-нибудь себя занимает. Чаще всего читает. Читать он может все, что под руку попадает, — хоть инструкцию к пылесосу, хоть советы хозяйке, как приготовить икру из баклажанов. Но это дома. А в поход книги с собой не потащишь, газету, в которую были завернуты кеды, Борька уже дважды прочитал от корки до корки. Так что Витька с его палочками был очень кстати.

Художественная резьба по палке была Витькиной тихой страстью. Он еще в базовом лагере (или, как теперь ребята его называли, «дома», потому что по сравнению с нынешними бивачными лагерями-однодневками тот, со столовой, помостами для палаток и высоким забором, и впрямь казался домом) оставил этих палок по меньшей мере штук пять. Это только так кажется, что все очень просто — взял в руки нож и давай режь. На самом деле резьба по палке — это целое искусство, и Витька владел им в совершенстве. Сначала шел ряд аккуратных ромбиков, потом — ровная полоска оставленной темной коры, потом — кружочки, квадратики, крестики, какое-то замысловатое плетение… Начиная резать очередную палку, Витька плохо себе представлял, каким будет «конечный продукт». Он целиком полагался на собственную фантазию, и, надо сказать, она его никогда не подводила. Закончив очередное творение, Витька моментально терял к нему всякий интерес и чаще всего дарил первому встречному. Сейчас он выступал в роли учителя, метра.

— Разве это ромб? — нетерпеливо спрашивал он. — Что у тебя здесь за загогулина такая выходит?

— Да ведь тут сучок, — оправдывался Борька.

— «Сучок», — снисходительно передразнивал его Витька. — Сам ты… Ну-ка дай сюда.

В другой ситуации Витька за подобное обращение несомненно заработал бы подзатыльник. Демократия демократией, но семиклашка, разговаривающий с восьмиклассником, все-таки должен знать свое место. Но сейчас Борька покорно протягивал палку, и, действительно, Витькина рука, несмотря на сучок, наносила на нее удивительно ровный узор.

Вот в этот самый момент они и подошли.

Потом, все еще пылая от возбуждения — аж красные пятна по лицу пошли, — Витька утверждал, что их было по меньшей мере человек десять. А на самом деле — шестеро. Самому старшему — в майке-безрукавке с олимпийским медведем и красно-белых подтяжках с иностранной надписью «Sport» — было лет пятнадцать. Самый младший — шкет ростом еще меньше Витьки — от силы перешел в шестой класс. Но он-то и начал.

— Расселись тут в нашем лесу, тунеядцы, — громко сказал шкет.