Лето в большом городе
Шрифт:
— Спасибо, Капоте, — говорит Виктор Грин. Он упал в кресло в конце комнаты.
— Пожалуйста, — отвечает Капоте так, будто он принес огромную пользу.
Я внимательно изучаю его в попытке выяснить что Лил и, судя по всему, сотни других женщин Нью-Йорка, включая моделей, видят в нем. У него поразительно мускулистые руки, такие руки которые выглядят так, словно знают, как управлять лодкой или забивать гвоздь, или удержать вас на крутом краю скалы. Жаль, что у него нет личности для сравнения.
— Есть ли какие-нибудь комментарии
— Я бы хотела высказаться, — отвечаю я.
У меня есть ответ. Это ужасно. Мне действительно кажется, что меня сейчас стошнит. Нет ничего, что я ненавижу больше, чем какую-то пошлую романтическую историю об идеальной девушке, в которую влюблены все парни, кончающую жизнь самоубийством. Потому, что она очень печальна. В то время как в реальности она просто сумасшедшая. Но, конечно, парень не может это видеть. Все что он видит — это ее красоту. И ее печаль.
Парни могут быть такими глупыми.
— Повтори, кто эта девушка? — спрашивает Райан, с ноткой скептицизма, что подсказывает мне, что я не одна с такими мыслями.
Капоте застыл.
— Моя сестра. Я думал это вполне очевидно с самого начала.
— Наверное, я пропустил это, — говорит Райан. — Я хотел сказать, что ты ее так описываешь — она не выглядит, как твоя сестра. Звучит так, будто ты влюблен в нее.— У Райана и Капоте трудные отношения, особенно с тех пор как они должны были быть друзьями. Но так происходит на уроках. Как только ты входишь в комнату, ты прежде всего писатель.
— Звучит будто это... инцест, — добавляю я.
Капоте смотрит на меня. Это первый раз, когда он заметил мое присутствие, но лишь потому, что ему пришлось.
— В этом суть истории. И если вы не поняли смысл, ничем не могу вам помочь.
— Но неужели это и вправду ты?
– я надавила.
— Это выдумка, — говорит он резко. — Конечно, это не я настоящий.
— Так если это не настоящий ты или твоя сестра, я полагаю, мы можем
критиковать ее, — говорит Райан, пока хихикает остальная часть класса. — Я не хотел бы отзываться негативно о члене твоей семьи.
— Писатель должен быть способным взирать на всё с критической точки зрения, — отвечает Лил. — Включая свою собственную семью. Они, правда, говорят, что художник должен убить своего отца, чтобы преуспеть.
— Но Капоте не убил никого. Пока, — говорю я. Класс захихикал.
— Этот разговор совершенно глупый, — встревает Рэйнбоу. Это был второй раз, когда она соизволила высказаться на уроке, и ее тон звучал усталым, дерзким и высокомерным, созданный специально, чтобы поставить нас на свое место. Что кажется, осталось далеко позади нее. — Тем не менее, сестра мертва. Так что, какая разница, как мы о ней отзываемся? Я думаю, что история отличная. Я отождествляю себя с болью сестры. Мне это показалось очень
— Спасибо, — сказал Капоте так, будто он и Рэйнбоу двое аристократов, мелькающие в толпе крестьян.
Теперь я уверена, что Рэйнбоу с ним спит. Я задумалась, знает ли она про модель.
Капоте садится на свое место, и я снова ловлю себя на том, что пялюсь на него с открытым любопытством.
Изучая профиль, его нос был очень характерным — отличительная горбинка передается из поколения в поколение — "Нос Дунканов" — вероятно это яд для каждой женщины в семье.
Сочетаясь с узко посаженными глазами, нос придал бы манер грызуна, но глаза Капоте были широко посажены. И теперь, когда я смотрю на него, были темно-чернильно-синие.
— Может быть Лил прочтет свою поэму? — пробормотал Виктор.
Поэма Лил была о цветке, который оказывал влияние на три поколения женщин. Когда она закончила, в классе повисла тишина.
— Это было великолепно. — Виктор пошаркал в начало комнаты.
— Каждый так может, — с подбадривающей скромностью произнесла Лил. Она была единственным искренним человеком в этом классе, вероятно потому, что у нее действительно был талант.
Виктор наклоняется и берет свой рюкзак. Я не могу представить, что там может быть кроме документов, но вес рюкзака склоняет его влево, словно лодку, качающуюся на волнах.
— Мы соберемся в среду. А тем временем, напоминаю что те, кто еще не приготовил свою первую историю, нужно сделать это к понедельнику. — Он оглядывает комнату.
— И мне нужно увидеть Кэрри Брэдшоу у себя в кабинете.
Я смотрю на Лил, интересно знает ли она причину этой неожиданной встречи, но она только пожимает плечами.
Возможно, Виктор собирается сказать, что мне не место в этом классе.
Или возможно он собирается сказать, что я самая талантливая и гениальная студентка, которая когда — то у него была.
Или может быть... Я сдаюсь. Кто знает, что он хочет. Я курю сигарету и иду к нему в кабинет.
Дверь заперта. Я стучу.
Она со скрипом открывается, и первое, с чем я сталкиваюсь — это огромные усы Виктора наряду с его мягким наклоненным лицом, выглядевшим так, словно кожа и мышцы наотрез отказывались прильнуть к черепу.
Он, молча, открывает дверь, и я вхожу в небольшую комнату, заполненную беспорядком бумаги, книг и журналов. Он берет кипу бумаг со стула, около его стола и беспомощно оглядывается.
— Туда, — говорю я , указывая на небольшую кучу книг на подоконнике.
— Точно, — говорит он, шлепнув бумажки сверху, где они начали опасно раскачиваться.
Я сажусь в кресло, а он неуклюже падает на свое место.
— Хорошо, — дергает себя за усы.
Я все еще там, я хочу кричать, но не буду.
— Как ты себя чувствуешь в этом классе? — он спрашивает.
— Хорошо. Очень хорошо, — я почти уверена, что я попала, но нет причин давать ему оружие.
— Как долго ты хочешь стать писателем?