Летопись мужества
Шрифт:
Многих деревень нет. Там, где были дома, крапива. Буйно цветут цветы - желтые, лиловые, красные. Кажется, никогда я не видал столько цветов. На опушках лесов обугленные деревья, а в чаще обычный зеленый уют и стараются перекричать друг друга кукушки, пророча кому-то долгую жизнь.
Красавица Калуга с древними церквами на крутом берегу Оки вся искалечена. За последние годы здесь много строили. В городе, слывшем издавна захолустным, появились большие комфортабельные дома, школы, хорошие больницы, клубы, театры. Молча прошел я с калужанином по длинной улице, от которой остались только развалины. С трудом строили люди дома, и страшно глядеть на эту пустыню.
Я знаю, что американцы сильнее всего ждут от нас военных сводок. Но это тоже
Теперь я нахожусь в районе, очищенном от немцев в марте и в апреле. Здесь мало леса и в селах было много кирпичных домов. Немцы их превратили в доты. Еще видны стены с окнами, забитыми камнем. Здесь стояли пулеметы. Такие же доты в деревнях по ту сторону Жиздры, занятых немцами. Нелегко было выбить немцев из города Думиничи, из тридцати окрестных сел. А села здесь большие: по триста - пятьсот домов. Я поднял аккуратно завернутый в красную тряпочку пакетик. В нем полтораста граммов аммонала. Такие пакетики гитлеровцы закладывали в печь, прилаживали взрыватель, и от дома оставалась груда развалин. Вот развалина большой церкви села Попково. Немцы здесь держались три дня. Саперы хотели взорвать церковь. Но тогда с колокольни раздались детские крики: «Мы русские…» Оказалось, что фашисты забрали в церковь деревенских ребятишек. Саперы ушли. Фашисты не отпустили детей. Церковь обвалилась, всех засыпало.
Крестьянки говорят: «Дом сожгли. Мужа угнали. Дочку испортили». Это - спокойствие большого горя.
Поля и дороги загромождены ломом: танки, орудия, машины. Здесь - прошлогодняя продукция Эссена, Рено, Шкоды, Аугсбурга. И молодой майор, усмехаясь, говорит: «Теперь им будет труднее - англичане им дают жизни…»
Прошлой осенью трудно было ездить по прифронтовым дорогам: немецкие самолеты гонялись за каждой машиной. Теперь немцы стали экономней и осторожней. Сегодня прекрасный летний день. Пять раз над нами пролетали немцы: каждый раз одиночка бомбардировщик. Они хотели повредить железнодорожный мост, но это им не удалось. А русская авиация сегодня совершила большой и удачный налет на прифронтовой аэродром: все небо гудело.
Ночь наступает поздно, в десять еще светло. Ночи здесь шумные. С наступлением темноты немцы открывают сильный огонь из орудий и минометов. Привезли они новые шестиствольные минометы. Этой ночью советские артиллеристы уничтожили такой миномет. А чуть рассветет - тишина, вместо пушек жаворонки.
Обе стороны готовятся к летним битвам. Весело, с песнями русские девушки роют рвы. Движутся к фронту русские тяжелые танки, трехосные английские грузовики с советскими орудиями, свежие части из Забайкалья, с Урала, с Волги. Я проехал мимо одного города в воскресенье. Все жители от мала до велика работали на «воскреснике» - строили укрепления: они отведали немецкой оккупации. А там, за рекой, подневольное население тоже роет рвы - для своих палачей. Партизаны и пленные подтверждают, что немцы стягивают подкрепления. К чему они готовятся? На войне не предскажешь, но тишина, порой наступающая днем, кажется предгрозовой.
Сегодня, впрочем, громкий день. Советская радиоустановка в километре от немецких блиндажей. Напротив немецкие солдаты 211-й пехотной дивизии, сформированной в Кельне и состоящей из уроженцев Рейнской области. Сначала тишина. Диктор на отменном немецком языке говорит: «Солдаты 365-го полка! Среди вас имеются уроженцы Кельна. Мы доводим до их сведения, что Кельна больше нет. Свыше тысячи английских бомбардировщиков…» - и в ответ немцы открывают неистовый огонь. Два часа грохота. Снова тишина, и диктор начинает: «Среди вас имеются также жители Эссена…»
21 июня 1942 года
Это
Люди завтракали, когда в густой медовый полдень лета вмешался взволнованный голос диктора. Мы узнали, какой ночью была та ночь. Мы узнали, как немецкие бомбардировщики налетели на залитые светом города, как ползли гитлеровцы среди высокой, некошеной травы. Война… Это слово прозвучало, как труба архангела. Прошел год. Это слово стало жизнью.
Помню зимний вьюжный день. На стене висел плакат: «Что ты сделал для победы?» К стене подошел человек в солдатской шинели. Мне показалось, что он разглядывает плакат. Я подошел ближе и увидел, что у человека нет глаз: свои глаза он отдал победе. Почему передо мной сейчас эта черная повязка среди серебряного снега? Я хочу сказать английским друзьям о самом простом - о наших жертвах.
Все знают, как был взорван Днепрогэс. Об этом писали газеты всего мира. Изба крестьянки Прасковьи Филипповны была обыкновенной избой. Нужно ли говорить о привязанности крестьян к своему дому? Это было недавно в небольшом селе Ленинградской области. По размытой дождем дороге подошел к околице отряд партизан. И Прасковья Филипповна, выбежав навстречу партизанам, закричала: «Скорей сюда! Вот мой дом. В нем спят четырнадцать фашистов. Не жалейте дом - жгите, кидайте гранаты!»
Сколько домов сожгли наши люди, чтобы дома не достались немцам? В сухие знойные дни люди жгли как спички свои дома и свое добро. А что не сожгли хозяева, сожгли потом гитлеровцы. Пожар был прежде катастрофой, божьим гневом народных легенд. В этот год пепел стал бытом, и под пеплом поседела Россия. Но у нее молодые глаза и молодое сердце.
Человек, привыкший сызмальства к избытку, не знает цены вещам. Новая Россия родилась в годы разрухи. Богатство прежде было достоянием немногих. Нельзя говорить о домнах Кузнецка, не напомнив, что в России накануне революции еще были курные избы - без труб. Крестьяне ходили в лаптях. Миллионы и миллионы неграмотных вместо подписи покорно ставили крестики. Легко понять, как дорожила Советская Россия началом достатка. Посаженные деревья только-только начинали приносить плоды, когда нагрянул враг. Мы уничтожали не просто добро - мы уничтожали добро, оплаченное героическим трудом, жертвами целого поколения. В Витебске горели склады сукна. Крым дышал запахом пороха и муската: старое вино впитала сухая земля.
Люди жертвовали всем.
Прошлым летом и осенью Россия кочевала. Кто видел эти караваны беженцев, никогда их не забудет. Люди молча уходили на восток. Шли украинские крестьяне, шли старые евреи из Белоруссии, шли актрисы по вязкой грязи дорог на высоких каблучках… Уходили за Волгу вагоны с машинами. Переезжали заводы. Переезжали города. Сложные станки оказывались в степи среди снега. Камерный театр, один из самых изысканных театров мира, ставил спектакли в пустыне возле Аральского моря. Ученые дописывали книги в теплушках. Киевляне распылились среди сел Средней Азии. Башкирия приютила школы Одессы.
Сколько скрыто за этими словами горя, разъединенных семей, суровой жизни на бивуаках, самоотверженного труда!
Враг уничтожал самое дорогое русскому сердцу. Немецкие бомбы искалечили северную Флоренцию - Новгород. Немецкие орудия калечат дворцы Ленинграда. Старые усадьбы и церкви, музеи и школы сожжены немцами.
Гитлеровцы хотят умертвить самосознание русского народа, заставить его забыть свою историю: они уничтожают наши реликвии - от дома в Ясной Поляне до Бородинского музея. Они оскорбляют нас, превратив Одессу в захолустный румынский город и посадив наместником в Остланде балтийского проходимца Розенберга.