Летучие бурлаки (сборник)

Прилепин Захар

Никаких девушек по диагонали уже не было, и они даже не снились.

Никогда в жизни мне не спалось так хорошо.

С тех пор я сменил множество кроватей — как минимум на трёх континентах, в двух десятках стран и сотне городов, где довелось побывать.

Двухъярусных кроватей нету нигде.

Мне, впрочем, нравится, когда в гостиницах в одноместном номере стоят две кровати вместо одной. Иногда появляется иллюзия, что кто-то придёт и полежит рядом. К тому же нет никакого риска упасть на подстаканник с большой высоты.

Впрочем,

однажды, перед одним заграничным вояжем с литературными собратьями, в мой гостиничный номер подселили одного поэта.

Васю.

Я покидал вещи и пошёл в Москву, шляться по литкафе, догоняться спиртным со всякими близкими и неблизкими людьми.

— Как дела, Захар? — спросили меня спустя час.

— Да вот, в Америку еду, — похвастался я.

— Один?

— Да нет, в компании. Васька, например, едет.

— Вася? Круто… Чё за акция? «Мир без границ»? «Русские писатели за толерантность»?

— Не понял прикола, — нахмурился я.

— Вася ж пидор, ты что, не в курсе?

Я был не в курсе.

Не то чтоб я такой гомофоб, но я сразу вспомнил, что наши кровати в номере стояли рядом, буквально в упор.

Когда я ночью вернулся в номер, Вася уже крепко спал.

Походив кругами, я положил на тумбочку рядом со своей кроватью пепельницу. Потом ещё одну пепельницу. Больше ничего тяжёлого в номере я не обнаружил.

Покурив, я лёг спать и вроде заснул. Но, боже мой, никогда я не спал так херово. Какая тут Чечня, ей-богу, — никакого сравнения…

Я вешу 80 кг, рост метр восемьдесят, я могу много раз отжаться на кулаках и подтянуться больше, чем обычный мой ровесник. Не знаю до сих пор, каким образом Вася отжимается и куда подтягивается, но весил он под сто и рост у него был как минимум метр восемьдесят пять.

Мне всё время казалось, что Вася вроде как случайно переворачивается и заваливается на меня: мало ли что ему снится.

В три часа ночи, проснувшись в лёгком мандраже, я сел и уверенной ногой отодвинул его кровать. Вася не проснулся. Или виду не подал.

Утром, наверное, он обратил внимание, что наши кровати стоят как-то странно, будто бы буквой «V», хотя раньше стояли двумя слипшимися «II».

Это ещё ничего — если б у меня был под рукой десяток подстаканников, я б аккуратно расставил их между нашими кроватями. На всякий случай.

Проснулся бы утром бедный Вася на полу как святой Себастьян, весь в подстаканниках.

В Америке мы переезжали из штата в штат, но жили, к счастью, всё время в разных номерах.

Я ничего не имею против Вась, пусть только они спят подальше.

В Нью-Йорке меня поселили в какую-то блатную гостиницу, причём мне единственному достался двухэтажный номер. Внизу были всякие удобства, длинный и плоский, как глубоководная рыба, телевизор, столики для коктейля и курения, а наверху — широкая и крепкая кровать. Лежишь себе на втором этаже, смотришь вниз, можешь покуривать, стряхивая пепел в пепельницу

на первом этаже.

Когда я стал известным писателем (иначе с чего бы вы читали этот текст), мне захотелось построить себе дом. Российская власть больше не считает необходимым безвозмездно дарить литераторам дачи в подмосковном Переделкине, приходится самим как-то выкручиваться.

Дом, естественно, был задуман двухэтажным, и моя комната располагается на втором этаже. Там стоит твёрдая и отдельная кровать, правда, одноярусная. Я так и не придумал, что мне делать одному на двухъярусной кровати. Зато я по-прежнему сплю поверх одеяла. Из окна по диагонали видно берёзу, этого вполне достаточно. Взрослеем, что и говорить. Летом берёза в акварельной листве, зимой её ветви похожи на графику.

Но, когда я возвращаюсь из своих путешествий домой, я по-прежнему беру только верхние полки в поездах. Уже многие годы девушки, спящие по диагонали, мне не попадались. Собственно, я и не очень этого жду. Еду я обычно в нетрезвом состоянии, быстро укладываюсь и спустя минуту засыпаю, оставляя билет на столе. Когда проводница приходит его проверять — я сплю.

В последнее время гостиницы европейских стран и стран азиатских начали сливаться для меня в единую и неразличимую картину. Иногда, сквозь утреннее распросонье, на невнятной границе пробуждения, я вяло думаю, полусонно кокетничая с самим собой: «Ч-ч-чёрт… где я? Что это за город? Что за страна? Что за кровать?.. Нет ли рядом кого-то?»

Но сам знаю, конечно, где я, кто я, зачем я. И лучше всего знаю, что рядом никого нет. Ни по диагонали, никак.

Впрочем, не всегда. Этот текст был начат майским вечером в гостинице «Пролисок», что на окраине города Киева.

В моём номере две кровати, но стоят они далеко друг от друга, в разных углах комнаты.

Я писал часа полтора, лёжа поверх одеяла на той кровати, что стоит у окна, и время от времени вслушивался, как в коридоре и в соседних номерах колобродят известные и неизвестные мне поэты, приехавшие вместе со мной на литературный фестиваль. Некоторое время я боролся с желанием забросить статью, пойти и предложить своё общество молодым людям в соседнем номере — особи мужского пола там слишком много говорили о поэзии, то и дело выходя курить на балкон, зато девушки очень редко смеялись.

Однако со своими желаниями я привычно справился и, дописав статью где-то до середины, лёг спать. На часах было 2 часа ночи.

В 5 часов утра, когда по комнате уже расползался кисломолочный утренний свет, ко мне в дверь постучались. Я сплю чутко и сразу поднялся.

Открыв дверь, я обнаружил пред собой в меру трезвого человека мужского пола лет сорока. Он был в очках и бородат.

— Извините, — сказал он, прижав свободную руку к груди (в другой был рюкзак и пакет). — Я поэт Алексей Осина. Я потерял свою компанию. Мне негде спать. У вас нет свободной койки?