Летучие бурлаки (сборник)

Прилепин Захар

— Да ложись, — сказал я благодушно, обращаясь к ночному гостю на «ты» — мне почему-то сложно называть людей на «вы», когда я в трусах.

— Только веди себя тихо, — попросил я.

— Я буду очень тих, — ответил мой гость.

Я лёг лицом к стене, гость недолго чем-то шуршал и постукивал, но спустя минуту меня как-то насторожила слишком ровная тишина в моём номере.

Я обернулся и привстал на кровати. На второй тумбочке лежала куртка моего нового, незваного соседа, на куртке — его мобильный, возле его койки — рюкзак и пакет с бутылками, по-видимому,

пивными. Самого соседа не было.

Полежав минут пятнадцать, я встал и толкнул дверь в туалет — она была открыта. Внутри было пусто. Я выглянул в коридор — коридор спал. Поэтам снились разговоры о поэзии, девушкам — что их наконец рассмешили, один я не спал, слегка озадачившись, куда делся мой Осина Алексей, русский поэт, отбившийся от компании.

Не скажу, впрочем, что в пять утра, после трёх часов сна, я был озабочен этим вопросом сверх меры. Меня вполне устроило, что он не свёл счёты с жизнью в душевой кабине моего номера моей же бритвой.

Я лёг спать и быстро заснул.

Проснулся я в девять утра, Осина так и не возвращался. Ещё час я писал статью, при этом телефон Осины иногда звонил. Один раз я взял трубку, это была служба такси, они спросили, нужна ли Осине машина на десять утра. Я сказал, что уже не нужна.

Откуда-то у меня взялась уверенность, что такси ему сегодня действительно не понадобится.

Я лежу на своей твёрдой кровати поверх одеяла, кровать по диагонали от меня пуста, по-моему, всё в порядке.

Мне не очень нужен автомат под подушкой и совсем не нужны соседи любого пола. Определённо, я на верном пути. Поплыли дальше, одинокая постель моя.

Чудесно без чудес

Чудеса даруются какому-то особому типу людей; я к ним не принадлежу. Спокойно к этому отношусь — нам и без чудес чудесно.

Никогда не увидеть мне, как ходит человек по воде, никто не напоит нас водой как вином.

Будем так пьяны, без воды. Будем удивлены тем, что есть.

Александр Андреевич Проханов рассказывает, как однажды, когда он работал лесником, полвека тому назад, ему посреди леса явился огромный ангел — сияющие крылья, ощущение огромной благости, свет — всё как полагается. Я верю Проханову: так и было.

Эдуард Вениаминович Лимонов рассказывает, как однажды, когда он собирался в компании наших с ним товарищей и одного предателя устроить в Казахстане военный переворот, где-то на Алтае ночью он явственно услышал тамтамы и ритмичный шум шествия за стеной дома. Утром поднялся, спросил у бойцов, стоявших на посту, что за праздник был в этой алтайской деревне, — они ответили удивлением: какой праздник? Всю ночь была полная тишина. Я верю Лимонову: так и было. Грохотали тамтамы, проходило шествие.

Никогда в жизни не было даже лёгкой печали по поводу того, что со мной такого не случится ни за что.

Моя жена сказала как-то, что есть люди, которые не ходят в церковь, по отношению к любой религии проявляют устойчивый скепсис, и при этом по человеческому типу они истинно верующие, — вся жизнь их пронизана неизъяснимым чувством внутренней,

самим им неизвестной религиозности.

А есть другие — те, что читают Священное Писание, посещают церковь, исповедуются и причащаются, постятся, стремятся избежать всякого греха — в общем, всем своим видом напоминают верующих людей, и при этом по человеческому типу — законченные атеисты.

«Вот ты — атеист», — сказала мне жена спокойно.

Я не менее спокойно посмотрел на неё и ничего не испытал: в чём-то она, наверное, не права — и в то же время наверняка уловила что-то не менее важное.

Бог есть, я это знаю точно, но знание моё лишено хоть какого бы то ни было трепета и чувства причастности к чему-то, что неведомо и огромно.

Я об этом неизъяснимом не думаю — и оно мне не отвечает.

Полная взаимность.

Совершенно неважно, что предки Проханова были молоканами, а сам он сплошь и рядом высказывает взгляды, которые могут вступать в некоторое противоречие с православием, — всё равно Александр Андреевич совершенно очевидно относится к числу людей, истинно верующих всем своим существом, на уровне уже физиологическом.

Не имеет никакого значения, что последние книги Лимонова — «Ереси» и «Иллюминации» — в иные времена могли бы привести его ровно на тот костёр, где сжигали еретиков. Его уверенность, что Бог создал людей для своих эгоистических целей, и поэтому Бога нужно найти и убить, нисколько не вступает в противоречие с неизбывной, тайной и яростной религиозностью этого человека.

Чудеса, быть может, являются людям именно такого типа.

Быть может, для постижения чудес нужна минимальная склонность к экзальтации, которой мы тут избавлены напрочь.

Напрочь, да.

Я четыре раза видел, как моя жена рожала нового человека. Не уверен, что после этого самый завалящий ангел имеет хоть какое-то желание мне явиться. Чего он может мне показать?

К тридцати семи годам меня любило столько прекрасных и красивых людей — а я ничего для этого не делал, просто жил. Каких ещё удивлений может тут не хватать?

А уж как сам я любил. И люблю. Невыносимо.

Но и всё мной перечисленное выше — лицезрение рождения новых людей и переизбыток любви — вовсе не обязательно для ощущения полноты и терпкости бытия. Например, если учитывать тот элементарный факт, что только сегодня в мире живёт чёрт знает сколько миллиардов людей — семь, что ли? А сколько ещё жило до нас?

И вдруг среди этого сонма лиц и судеб — ты, человек. С чего бы это? Откуда? Кто разрешил?

Наши странные отношения с категорией чуда объясняются лишь тем, что о чуде мы думаем исключительно в контексте будущего. Вот, к примеру, есть некое «я» — и этому «я» очень хочется получить доказательства, что оно не одно, оно не покинуто, что его ожидает что-то за пределами этого «я».

А то, что это «я», как моллюск, выползло из необъятной тьмы, — не чудо? Да после таких чудес вообще не о чем просить! Сиди ошалелый, глаза раскрыв, — и удивляйся, что ты есть и способен это осмыслить.