Летучие мыши появляются ночью. Та, которой не стало. Табакерка императора
Шрифт:
— Не думаю, что ты написал об этом в своей автобиографии, — пошутил Димов.
— Напротив, написал, и из–за этого вначале у меня даже были неприятности. Товарищи считали, что я должен был воспользоваться случаем и треснуть его мотыгой. Но, как бы там ни было, я никогда не забуду, какие георгины были в дворцовом саду. У нас георгин считают простым цветком. Правильно, конечно, но это ведь не настоящий георгин. А в царском саду, что и говорить, были действительно замечательные георгины. Их прислал в подарок японский император.
После завтрака они вышли в маленький дворик за домом. Дойчинов огородил его высокими стенами, и получился какой–то райский уголок — и во сне не привидится, что можно встретить его в таком маленьком скучном городке. Цветов было так много, и они сияли такой свежестью, что Димов на миг растерялся. Больше всего тут было хризантем и георгинов, но некоторые из цветов он видел впервые.
— Это же просто невероятно! — воскликнул Димов.
— Ну, разве я тебе не говорил? — ответил Дойчинов со счастливой улыбкой. — Посмотри–ка на этот ирис. Ничего подобного я не встречал даже в каталогах. Это уникальный экземпляр, за него английская королева отдала бы мне бриллиант из своей короны.
— А откуда он у тебя?
— Я его сам вывел. От несортового цветка, который нашел в самом обычном сельском доме в Созополе. Как–нибудь я расскажу тебе его историю…
Но настоящей гордостью Дойчинова были орхидеи, которые пестрой завесой покрывали северную стену. Их густой сладкий аромат был настолько силен, что Димов почувствовал, как у него закружилась голова.
— Десять лет над ними трудился, — сообщил Дойчинов. — Большинство — малоазиатские сорта, которые я купил на ярмарке в Измире. А эта «собачка» — чисто болгарская, разумеется, облагороженная. Тоже неизвестный сорт. Если бы я его показал на какой–нибудь выставке цветов в Ницце, можно считать, что премия была бы у меня в кармане.
— Почему же ты его не покажешь? — спросил Димов, отходя подальше от благоухающей стены.
— Жду, когда выйду на пенсию.
Придя в участок — в нагретую солнцем, пахнущую пылью комнату, — Димов долго чувствовал себя подавленным и расстроенным. Он все никак не мог понять, как это Дойчинов сочетает два дела. Наверное, все–таки по–настоящему он занимался только цветами. Теперь, после ошеломляющих красок, Димову все казалось жалким. И еще более жалким представилось дело, которым он был занят. Неужели на этом свете можно убить бедного железнодорожника из–за маленькой пачки денег? Сейчас эта гипотеза, на которой он строил все, показалась ему совершенно невероятной.
Его вывел из задумчивости телефонный звонок.
— Вас вызывает Перник…
Это был майор Жечев, один из опытнейших криминалистов в окружном управлении.
— Послушай, Димов, в архиве нашлось интересное дело. Я посылаю его тебе под расписку. И прошу, как только посмотришь, верни.
— Будь спокоен, в таких делах на меня можно положиться.
— Ну, чего–нибудь добились?
— Совсем ничего…
— Подумай, может быть, доктор Станчев не так уж и не прав. Может, убийца в самом деле психопат?
И майор Жечев положил трубку, не попрощавшись. Внезапно гипотеза, казавшаяся ему прежде невероятной, представилась Димову возможной. А может, действительно это какой–нибудь сумасшедший? Тогда, без сомнения, найти преступника будет гораздо сложнее и труднее.
Бумаги из Перника доставили после обеда. Димов внимательно прочитал их.
Относились они к вооруженному нападению на молодежный трудовой лагерь весной 1951 года. Обстоятельства не были достаточно выяснены. Неизвестные проникли в лагерь с тыла, где возле калитки на посту стоял вооруженный часовой. Лампа над калиткой не горела, видимо, перед этим она была умышленно разбита. Преступник, воспользовавшись темнотой, подполз к постовому и убил его, ударив тупым предметом. Впоследствии нашли этот предмет — самый обычный деревянный кол. В документе не было точно сказано, что, в сущности, представляет собой «самый обычный» кол. Потом в лагерь проникли, по всей вероятности, трое. Очевидно, они хотели взорвать палатку командира, но на пути к ней бандитов кто–то спугнул.
Последовали взрыв гранаты, револьверные выстрелы. Граната была брошена в ближайшую палатку: двое убиты на месте, шестеро ранены. Караульные тут же прибежали на помощь, завязалась перестрелка, но преступники сумели скрыться.
Позднее были найдены гильзы, осколки гранаты, но и насчет этого в документе отсутствовали какие–либо подробности. Следствие не привело ни к чему, поскольку следы терялись в направлении югославской границы.
Димов, морщась, прочитал этот довольно легкомысленный документ и запер его в ящик. Он очень хорошо понимал, что нападение было совершено какой–то местной бандой. И все же предположение, что оба нападения были делом одного и того же лица, только на основании орудия убийства показалось ему наивным. Действительно, чаще всего убивают ножами, но, случается, и колами. Даже если убийство было совершено одним и тем же лицом, документ ничем не подкреплял это предположение.
Общие необоснованные доводы более чем десятилетней давности были не в состоянии хоть чем–то помочь следствию, которое вел сейчас Димов.
Самыми досадными Димову казались часы обеда. Это стало для капитана настоящим мучением. У Димова был чудесный аппетит, его желудок мог переварить даже гвозди, но не способен был усвоить еду, которую подавали в городском ресторане.
— Товарищи, вы что, на машинном масле готовите? — спросил он как–то официанта.
— Откуда мне знать, может, и на машинном, — равнодушно ответил тот.
— А ты тут питаешься?
— Здесь, где же еще…
— Ну, ты герой.
Официант не понял шутки, только пренебрежительно пожал плечами. Эти избалованные приезжие — в конце концов, чего они хотят: неужто готовить для них на настоящем масле?
На четвертый день начали поступать результаты проверки, и вечером Паргов сделал исчерпывающий доклад. Оказалось, что в тот день из ста шестнадцати владельцев проездных билетов в поезде ехало сто двенадцать. Четверо были в отпуске или больны. Кроме того, получены сведения еще о четырнадцати пассажирах, которые ехали по разовым билетам. Среди них восемь женщин, а у шестерых мужчин бесспорное алиби.
— Ну–ка, давай разберемся, что ты считаешь бесспорным алиби, — прервал его Димов.
— Это означает, что каждого из них видели в поезде, на станции или на дороге не менее двух человек. А теперь самое важное. Из всех, кто ехал поездом, только у четверых нет алиби. И у всех четверых, по моему мнению, случаи довольно сомнительные. Кроме последнего, может быть.
Он вытащил несколько листков и начал медленно читать.
— Трифон Йорданов Паргов, сорока двух лет, женат, двое детей, беспартийный, слесарь в железнодорожных мастерских…