Летучие мыши появляются ночью. Та, которой не стало. Табакерка императора
Шрифт:
Ева решилась не сразу. Но, ощущая себя с каждой секундой все более раздетой, она наконец пустилась бежать. Она старалась держаться поближе к дому. Тяжело дыша, она обогнула угол – и очутилась лицом к лицу с Тоби Лоузом.
Но он ее не увидел. Хоть в чем–то повезло.
Они пришли–таки к ней, как она и предсказывала. Тоби, в длинном плаще, надетом поверх пижамы, пересек улицу и как раз собирался открыть ворота виллы Мирамар.
Стена, окружавшая виллу, была высотой футов в девять, с решетчатой аркой ворот. Высокие, тусклые фонари на улице Ангелов выхватывали из темноты зелень каштанов, погружали сад виллы Мирамар в густую темень и освещали с ног до головы фигуру Тоби. Никакой толпы полицейских на рю дез Анж не оказалось. Наоборот, один–единственный ретивый агент спас Еву от разоблачения. Как только Тоби подбежал к воротам, за его спиной раздался зычный голос:
– Attendez la, jeune homme, – взывал голос. – Qu'est – ce que je vois? Vous filez a l'anglaise, hein? Hein, hein, hein.
Вихрь этих возгласов, сопровождаемый вдобавок стуком шагов, взорвал тишину рю дез Анж.
Тоби повернулся, распростер руки и ответил по–французски. Говорил он бегло, но с неприятным акцентом, с которым, как подозревала Ева, нарочно не боролся, чтоб не делать никаких уступок проклятым иностранцам.
– Я просто иду, – орал он, – к мадам Нил. Вот сюда. – И он задубасил кулаком по воротам.
– Нет, мосье. Вам не разрешается выходить из дому. Вернитесь, пожалуйста. Живей, живей, живей!
– Но я же вам сказал!…
– Вернитесь, пожалуйста. Давайте–ка без глупостей!
Тоби взмахнул руками в знак отчаяния. Ева видела, как он опять повернулся. Свет фонаря падал на густые темные волосы и добродушное лицо с усиками, искаженное слишком сильным для него чувством. Тоби воздел к небу кулаки. В том, что он глубоко страдает, не мог бы сейчас усомниться никто, а уж Ева и подавно.
– Господин инспектор, – сказал он (а не надо забывать, что французское «инспектор» означает всего–навсего полицейского), – пожалели бы хоть мою мать. С ней ведь истерика. Вы видели.
– Ах! – вымолвил служитель закона.
– Она послала меня за мадам Нил. Только мадам Нил может ей помочь. И вовсе я не собирался уходить по–английски. Просто я иду вот сюда. – И он снова принялся колотить по воротам.
– Никуда вы, мосье, не пойдете.
– Постойте, молодой человек. Что я вижу? Вы уходите по–английски, а, что? Что, что, что?
– У меня отец умер…
– Я, что ли, виноват, – оборвал его служитель закона, – что тут произошло убийство. Убийство в Ла Банделетте! Надо же! Что господин Горон скажет? Ведь и подумать страшно! Хватает с нас самоубийств в казино. Но такого… такого! О господи, – совсем уже взвыл служитель закона, – и эта туда же!
Отчаяние его было вызвано тем, что по улице опять застучали шаги, на сей раз легкие и быстрые. Дженис Лоуз, в ярко–красной пижаме, тоже подбежала к воротам. Ярко–рыжие волосы до плеч контрастировали со смертельной бледностью хорошенького лица. Двадцатитрехлетняя Дженис была маленькая, кругленькая, аккуратненькая, цветущая, самоуверенная и всей внешностью (а иногда и скромной сдержанностью манер) напоминала о духе восемнадцатого столетья. Но в данный момент вид у нее был ошеломленный, и казалось, она вот–вот зарыдает в голос.
– Ну что? – накинулась она на Тоби. – Где Ева? Чего ты тут стал?
– Да вот этот болван говорит…
– Ну и что же: зачем обращать внимание…?
Служитель закона, очевидно, понимал по–английски. Пока Дженис смотрела сквозь решетку прямо в глаза Еве, не видя ее, новая трель свистка обрушилась на их барабанные перепонки.
– А это для моих друзей, – сказал ажан зловеще. – Ну как мосье? Ну как, мадемуазель? Пойдете вы со мной по–хорошему или вас под конвоем вести?
Он подошел к Тоби, тем самым попадая в поле зрения Евы, и положил руку ему на плечо. Он выхватил из–под плаща, короткую резиновую дубинку и помахал ею.
– Мосье, – воззвал он жалобно, – я б с удовольствием. Мне самому ведь неприятно. И вам небось неприятно, что ваш отец в таком виде…
Тоби прикрыл глаза руками. Дженис резко повернулась и бросилась к себе домой.
– Приказ есть приказ. Ну, пойдемте! – глухой голос полицейского улещал, почти клянчил. – Ну, ну, ничего. Минуточек через пятнадцать прибудет начальник. Всего–то минуточек через пятнадцать. А там идите к ней, пожалуйста, идите себе на здоровье. Ну? А пока что…
– Ладно, – уныло сдался Тоби.
Полицейский снял руку с его плеча. Тоби бросил последний взгляд на виллу Мирамар. И тут, крайне нелепый в своем длинном плаще, коренастый и широкоскулый, он ни с того ни с сего, разразился тирадой. Он совсем забылся. Чувства переполняли его, и возгласы отдавали несусветной мелодрамой.
– Прекраснейшее, добрейшее существо во всем свете… – начал он.
– Э?
– Мадам Нил, – пояснил Тоби, сопровождая свои слова указующим жестом.
– А! – и служитель закона уставился на обиталище этого чуда в образе женщины.
– Подобной ей, – продолжал Тоби, – нет нигде. Ее высокие мысли, и чистота, и нежность, и… – он запнулся, сдерживая волнение таким отчаянным усилием, что Ева словно сама его ощутила. – Меня сюда не пускают, – добавил он по–французски, пожирая ворота покрасневшими глазами. – Так, может быть, не запрещено хоть позвонить?
– Относительно телефона, мосье, – отвечал блюститель порядка после легкой заминки, – ничего не обговорено. Ладно. Звоните. Господи, да зачем бежать–то?
Ну вот, опять телефон.
Ева в душе взмолилась, чтоб ажан сошел со своего места и перестал смотреть сквозь решетку. Надо обогнать Тоби Лоуза и вовремя схватить трубку. Она и не догадывалась прежде, до какой степени Тоби ее идеализирует. У нее руки чесались, просто дать ему по физиономии за весь этот высокопарный бред. И тем не менее у нее как–то странно заныло сердце. С одной стороны, она вся кипела от раздражения, а с другой стороны, в глубине своей истинно женской души, она поклялась, что Тоби ни за что, ни за что не узнает о сомнительном ночном эпизоде.