Летучие мыши появляются ночью. Та, которой не стало. Табакерка императора
Шрифт:
– Понимаете, – пояснила она. – Мы ведь так вас идеализировали, что…
И опять она не докончила фразу. Ева, всей душой расположенная к этим людям, не знала, куда ей деться.
– Вы еще любите Неда Этвуда? – допрашивала Дженис.
– Нет!
– Неужели вы всю эту неделю притворялись? Вы что–то скрыли от нас?
– Нет. То есть…
– То–то мне показалось, – пробурчал дядя Бен, – что она как–то осунулась. Да ведь и мы все тоже… – Он вытащил перочинный ножик и чистил трубку. Потом он поднял усталые, встревоженные глаза и взглянул на Елену. – Помнишь, Долли?
– Что это я должна помнить?
– Я возился с машиной. И ничего я такого не сделал, только протянул к ней руку и дотронулся до нее перчаткой, ну кожаной, темной перчаткой, а она чуть в обморок не упала. Перчатка, конечно, была не очень–то чистая. Что верно, то верно.
Ева прикрыла глаза ладонями.
– Никто не верит россказням, которые про вас ходят, – мягко сказала Елена.
– Но сейчас–то мы не о том, – она дышала с присвистом. – Вы так и не ответили на вопрос Дженис. Выходили вы в ту ночь из дому или нет?
– Выходила, – сказала Ева.
– А кровь? Была на вас кровь?
– Да. Немножко.
В просторной гостиной, неярко освещенной отсветами уже зашедшего солнца, настала мертвая тишина, которую нарушило лишь сопение дремотно разлегшегося на паркете спаниеля. Даже поскребыванье ножиком в трубке и то прекратилось. Трое в темном (две женщины в черном и мужчина в темно–сером) смотрели на Еву с разной степенью изумления и недоверия.
– Ну что вы на меня так смотрите? – крикнула Ева. – Неправда это! Не убивала я его! Я его так любила! Тут недоразумение! Ужасное недоразумение, и не знаю, как его распутать!
У Дженис побелели даже губы.
– А сюда вы приходили в ту ночь?
– Нет, не приходила. Клянусь вам!
– Почему же у вас в пижаме был к–ключ от нашего дома?
– Ключ был не от вашего дома. Это был мой собственный ключ. Вовсе не от вашего дома! Я давно хотела вам все рассказать про ту ночь. Тогда еще хотела. Только никак не решалась.
Ева еще и слова не успела сказать, как уже поняла, сколько злой иронии кроется в том, что ей предстоит им поведать. Кому–то все это, бесспорно, показалось бы забавным. Если насмешливые божества управляли ее судьбой, то теперь они, видимо, за бока держались от смеха. Каждое ее слово отдавало их наглым хохотом.
– Я не решалась вам все рассказать, – ответила она, – потому что у меня в спальне был тогда Нед Этвуд.
Глава 8
Мосье Аристид Горон и доктор Дермот Кинрос вышагивали по рю дез Анж быстрее, чем хотелось бы коротышке префекту.
– Как назло! – кипел он. – Вот невезение! Эта девчонка, мисс Дженис, конечно, побежала прямо к мадам Нил.
– Очень возможно, – согласился Дермот.
Префект полиции был в котелке, как нельзя лучше подчеркивавшем форму редьки, присущую его голове; в руке он держал тросточку. Короткие ножки в гамашах едва поспевали за широким шагом Дермота.
– Если вы согласны поговорить с мадам Нил и тотчас высказать свое искреннее впечатление, то чем скорей, тем лучше. Следователь будет вне себя. Я ему звонил, но его не было на месте. Я заранее знаю, что он сделает, когда ему расскажут. Он немедленно сунет ее в салатницу, и сегодня же мадам Нил будет ночевать в скрипке.
Дермот смотрел на него во все глаза:
– Салатница? Скрипка?
– А! Забыл! Салатница – это… – Мосье Горон поискал слово. Затем он прибегнул к помощи жестов.
– «Черный ворон»? – догадался Дермот.
– Ну да! Ну да! Я же ведь знал! Ну а скрипка – это то, что, по–вашему, называется каталяжка.
– Каталажка. «Л» твердое.
– Ага. Надо запомнить, – сказал мосье Горон, вытаскивая свои крошечный блокнотик. – Но я льщу себя надеждой, что говорю по–английски неплохо, а? Я с Лоузами всегда говорю по–английски.
– Вы прекрасно говорите по–английски. Только умоляю вас: не говорите «переспать» вместо «выспаться».
Мосье Горон кивнул.
– Это не одно и то же?
– Совсем не одно и то же. Но…
Дермот остановился. Он оглядывал тихую улицу, чистенькую, провинциальную, и уютную в вечернем свете. Из–за серых садовых оград выглядывали каштаны.
Лондонские коллеги просто не узнали бы сейчас доктора Кинроса. Отчасти это объяснялось вольностью в одежде: он был в просторном спортивном костюме и довольно сомнительной шляпе. Но, помимо этого, в Ла Банделетте он стал выглядеть не таким усталым, не таким замученным вечной работой. В глазах появился блеск, оживилось и все лицо, лишь в некоторых поворотах выдававшее следы пластической операции. Точнее говоря, свобода и покой были в его чертах до той минуты, когда мосье Горон пустился ему рассказывать подробную историю убийства.
Дермот хмурился.
– Где же тут, – спросил он, – дом мадам Нил?
– Прямо перед нами, – и мосье Горон ткнул тросточкой в высокую серую стену налево. – А дом напротив, естественно, вилла «Привет».
Дермот оглянулся.
Солидную, основательную виллу «Привет» с белым фасадом покрывала темно–красная черепица. Из–за стены не видно было окон первого этажа. Во втором этаже было шесть окон, по два окна на комнату. Два окна в середине – на этом этаже только они начинались от пола – выходили на балкон. На них–то и устремились взгляды Дермота и мосье Горона. Серые стальные ставни были плотно закрыты.
– Очень бы хотелось, – сказал Дермот, – поглядеть, каков этот кабинет изнутри.
– Милый доктор, чего же проще. – Мосье Горон кивнул на дом Евы. Он все заметней волновался. – Но мы ведь шли к мадам Нил?
Дермот оставил его слова без внимания.
– Сэр Морис, – спросил он, – всегда сидел по вечерам, не спуская штор?
– Скорей всего. Такая жара.
– Значит, убийца страшно рисковал?
– Чем?
– Что его могут увидеть из верхнего этажа любого дома напротив, – пояснил Дермот.