Летящий и спящий (сборник)
Шрифт:
Он еще бормотал, щебетал по-птичьи, обдавая меня безликим радушием. И уходил, ускользал. Я не уловил, когда он повернулся снова ко мне спиной. Но при виде этой в клеточку спины мне стало легче, все-таки что-то определенное.
3
Конечно, в глубине я несколько огорчился, что мой новый знакомый подумал, будто я слежу за ним. В следующие дни, где только ни завижу его спину, сразу отворачиваю, другой дорогой иду, хоть мне туда и не нужно совсем.
Но однажды пасмурным утром, когда не поймешь, утро это или вечер, и вообще предстоит
— Что же вы, как же вы, куда же вы? Избегаете, уходите, убегаете, манкируете, можно сказать…
Я растерялся.
— Что же делать, — говорю, — вы все время впереди. Подумаете еще, что преследую.
— Но это вы — последний, крайний, кто за вами, никого, привыкли…
— Да, — говорю, — проклятая интеллигентская привычка.
— А вы посмелей, обойти, обогнать, обмануть, обдурить, объегорить меня, время, начальство, настроение отличное, лично я не обижусь, дерзайте…
— Если ничего не имеете против, тогда… Тогда я впереди вас пойду. Надо посмотреть, почувствовать, как это — быть впереди.
— Понравится, еще просить будете, не идите только слишком быстро, мои башмаки пожалейте…
— Ну, я готов. А вы как?
— В фарватере…
Трудно было первый шаг сделать. Само сознание, что ты — первый, а за тобой, может быть, не только этот безликий, а множество таких, целая партия, поколения… ответственность. Тут я о своей спине и подумал.
— Ну как я со спины?
— Ничего, пиджак помятый, плечи худощавы, но ничего, попривыкнете, посолиднеете… У меня друг не такой спиной начинал, вообще горбатый был, походил, походил впереди — задние, никакого горба, говорят, не замечаем, — или выпрямился, хотя навряд ли, когда хоронили, ничком положили в гроб под высокую крышку…
Это он говорит в спину и вслед мне топает. Я иду, стараюсь не сутулиться, плечи назад отвожу, чтобы спиной шире казаться. Странное дело, думаю, такая солидная стать и такой тонкий высокий голос. Впрочем, встречал я таких — мужиков с Украины. Я иду, и он идет. С удовольствием, чувствую, идет. Может, он всегда мечтал вторым ходить, вот и голосок тонкий, не начальственный. Спину свою расправить стараюсь и, кажется, она у меня шире, и сам я постарше.
— Ну, как, — говорю, — за моей спиной?
— Ничего, — говорит, — как за каменной стеной, если, — говорит, — пуля — защитит, а снаряд — так и так дырку сделает…
Я обиделся.
— Я, — говорю, — не танк. Пожалуйста, я и уступить могу.
Голосок сзади заметно потвердел, вроде как стальная проволока стал.
— В жизни надо быть танком. Люди уважают танки, танки принимают всюду в обществе, танкам дорогу уступают, в конце концов. (Вон как заговорил!) Любая женщина под гусеницы ляжет. Дави, скажет, меня, не жалко. Танком еще суметь надо быть. А ты: «Не танк»!
Я иду, он — следом да еще учит меня первым быть. И нравится мне это, вот что я скажу. До того увлекся своим первенством, что сам не знаю, куда иду. Сначала дома были кругом обыкновенные и тротуары побитые, потрескавшиеся. Мусорные баки под арками, пьяный валяется, никуда за мной не идет, чудак. А
Обернулся я, а сзади идут, идут — и все закатом обезличенные, со света в глазах темно.
И я иду, иду, марширую. И все за моей спиной, как за броневой плитой, маршируют: раз-два, раз-два.
Только снова потускнело, и не поймешь, то ли вечер, то ли еще не рассветало.
Голосок за спиной: «Куда ты нас завел? Оглянись».
4
Поглядел я вокруг. Пустыри. В беспамятном сером небе шаткие тонкие мостки над канавами. На земле битые кирпичи, голое стекло, всякий мятый пластик бесстыдных форм, а жестяных банок — тысячи. Будто была здесь битва и всех пивными банками поубивало.
И никого за мной нет. Только безликий маячит, дергается, будто от смеха.
— Спина у тебя, как у быка. — И щебетать перестал. — Ну, куда зашел, знаешь? Предводитель. Вождь.
Подозрительно мне стало. Как-то так ловко у него получилось. Как в шахматах. Предложил мне отчаянный ход. А я согласился. И угодил в ловушку. Поставил меня первым, и зашел я неизвестно куда. А сколько людей завел? Тоже неизвестно. Может быть, все по дороге погибли. Кроме безликого.
— Ты что за мной увязался? — говорю.
— Я — за твоей спиной.
— Как отсюда выбраться, хоть знаешь?
— Я за твоей спиной.
— Понял я, тебе следить за мной приказали. А я-то, дурак, иду впереди, иду… Давай лучше разбежимся по-хорошему.
— Я за твоей спиной.
Вот ничтожество, блин, и лица-то порядочного не имеет, а заладил: «Я за твоей спиной». Прилипала или еще хуже. И так мне захотелось от него отделаться, убежать, забыть. Как припущусь по каменистой земле! Бегу, будто ноги меня по воздуху несут. А он — следом. Не ожидал, приотстал сначала. Однако, вижу, догоняет.
Я — по откосу, он — по откосу. Внизу — асфальт, широкое шоссе. Грузовики, машины, цистерны — чирк, чирк. Боковым зрением вижу, коляска милицейская на обочине. «Сейчас, — думаю, — сдаст». И между машинами несусь, как заяц. Пронесло, перескочил на другую сторону.
Слышу, сзади такой противный длинный скрип. Лязг, тишина. Стою с краю асфальта, мокрый кусок шлака созерцаю, не спешу поглядеть. И так знаю.
Вот он лежит плашмя на животе, пиджак в мелкую клеточку, широкий затылок, почему-то седина сразу проступила. И темная лужа по гудрону растекается, по чуть заметной ложбинке. Жалко мне его стало. Хорошая, какая-то добротная, внушающая доверие спина; вспомнил я, как за ней шел, и все было хорошо и нормально. Проклятое любопытство сгубило. И зачем он за моей спиной пошел, побежал? Ведь я впереди быть непривычен.