Лев Ландау

Бессараб Майя

Дау даже забыл о том, что у него болит нога, так взволновала его тема.

Таня спросила:

— Лев Давидович, значит, войны больше никогда не будет?

— Нет, — убежденно ответил Дау.

— Папа, — вступил в разговор Гарик, — но ты же сам говорил, что когда Альфред Нобель изобрел динамит, он воскликнул: «Отныне на земле никогда не будет войны. Человечество не будет применять столь разрушительную силу для уничтожения друг друга!»

Дау бросил на сына быстрый взгляд и грустно улыбнулся:

— Да, конечно, Нобель считал, что с войнами покончено навсегда. Но ты не учитываешь главного: никакой

динамит не может превратить Землю в мертвую планету — без атмосферы, без воды, в такую же безжизненную, как Луна. Так что войн действительно не будет, это не подлежит сомнению.

— Какая страшная была война, — вздыхает Таня. — Мне семь лет было, а я помню, как фашисты сожгли нашу деревню. Подожгли со всех сторон и стояли смотрели, как горит. Мать взяла на руки двоих, мы с сестрой Марусей сами оделись, а Алеша остался в люльке. Ему восемь месяцев было. Вышли, я из сеней вернулась. Стенка одна полыхает, Алеша смотрит на огонь и смеется. До этого в холоде жили, а тут жарко, он и рад. Заметил меня и давай прыгать, чуть из люльки не выскочил. Взяла я его прямо в простынке и спрятала под шубу. Выскочила на снег, край неба красный. Увидела мать Алешу. «Что ты, — плачет, — сдурела? Ты ж его не дотащишь!» Шли долго. Потом нас партизаны подобрали. Сейчас Алеша в Горьком, учится в институте. Мать ему всегда на меня показывает и говорит: вот она — твоя мама. Из огня тебя вынесла.

Лев Давидович внимательно слушает рассказ Тани. Он любит свою сиделку, а она души в нем не чает. «Таня-квадрат» — называет ее Дау: фамилия Тани — Близнец, и, кроме того, они с сестрой Марусей близнецы.

Как-то вечером Таня включила телевизор. На экране появилось холеное лицо. Прищуривая глаза, закидывая голову, безбожно растягивая слова, некий искусствовед гладкими, замусоленными, штампованными фразами вещал об искусстве. Он был тошнотворно самодоволен, его так и распирало от важности.

— Ворюга, — с презрением прошептал Дау.

— Лев Давидович, — поинтересовалась Таня, — а почему вы думаете, что это вор?

— Потому что этот искусствовед за всю свою жизнь не сделал ничего полезного. А деньги народные получает, и, вероятно, немалые.

— А я думала, одни карманники — воры, — ужасается Таня.

— Что вы! Карманники — самые безобидные.

Вечером 24 июля 1964 года по телевидению шла передача о Николае Ивановиче Вавилове.

— Когда в 1939 году ему присваивали ученую степень доктора Софийского университета, — рассказывал ведущий, — болгарский академик Дончо Костев сказал: «Сейчас в мире нет более популярного ученого, чем Николай Вавилов. Несмотря на его сравнительную молодость, нет уголка на земном шаре, где бы он не был известен». Так оно и было. И этой своей поистине всесветной известности Вавилов был обязан значительности своих научных идей, своим бесстрашным экспедициям, тем богатым дарам, которыми он одарил свою родину. Через несколько лет после его смерти это признание получило своеобразную форму. Международный журнал «Наследственность» на своей обложке стал из номера в номер приводить список тринадцати величайших биологов нового времени. И в этом списке между именами Дарвина и Моргана мы видим фамилию русского генетика Николая Вавилова.

Дау слушал, не пропуская ни слова.

— Замечательная передача, — сказал он и попросил Таню

запомнить, когда будет продолжение.

Он никогда не принадлежал к числу телезрителей, которые проводят вечера возле телевизора, но «Последние известия» и хорошие кинофильмы любил смотреть. Никогда не прогонял от телевизора сына, в этом отношении мальчик пользовался гораздо большей свободой, чем другие дети.

Однажды, когда Лев Давидович сидел в саду, скрипнула калитка и на дорожке показалась тоненькая фигурка. Дау встрепенулся.

— Коруша, — сказал он жене, — к нам идет какая-то девушка. Кажется, очень хорошенькая.

Девушка поздоровалась, назвала себя.

— Я студентка факультета журналистики, — сказала она. — Разрешите задать вам несколько вопросов.

— Пожалуйста.

Она заглянула в свой вопросник:

— Здесь о стандарте мышления…

— О чем?

— Ну, что плохо, когда все мыслят одинаково…

— Почему? Если люди мыслят одинаково, но здраво, это неплохо. А если по-разному, но глупо, ничего хорошего в этом нет. Кроме того, надо говорить «мышление», от слова «мысль». Если вы говорите «мышление», то это от слова «мышь».

Девушка покраснела, но продолжала:

— Как вы относитесь к мыслящим машинам?

— Наличие мыслящих машин объясняется тем, что имеются люди, которые плохо мыслят. Совершенно очевидно: чего не могут машины, так это мыслить.

— Но вы знаете, сейчас многие занимаются проблемой думающих машин.

— Мало ли глупостей делается на свете! Это очередная глупость.

— Последние опыты по телепатии… — начала было корреспондентка.

— Телепатия — тоже глупость, — перебил ее академик.

— Но ведь есть истины, к которым надо привыкнуть, настолько странными кажутся они вначале.

— Верно.

— Как же это объяснить?

— Видите ли, природа часто представляется нам парадоксальной потому, что в двадцатом веке наука стала глубже. Возникли теории, опровергающие привычные понятия.

— Значит, можно сказать, что двадцатый век — век парадоксов?

— Да, — ответил ученый.

— А вы бы могли привести пример такого парадокса?

— Частицы, которые не находятся ни в каком месте пространства.

— Ни в каком?

— Ни в каком.

— Странно…

— Вот именно. Но это факт. Он доказуем. Для вас это странно, вы представляли это иначе. Но привыкать к новым истинам обязательно.

— А если кто не хочет?

— Тот дурак, — невозмутимо ответил он. — В науке истина всегда пробивает себе путь.

— Истина — да, — девушка вздохнула. — А вот очень талантливые люди иногда не могут пробиться…

— Нет, если человек талантлив, он пробивается.

— А если ему не хватает, ну, смелости?

— Талант включает смелость. Конечно, делать вид, что ты талантлив, совершенно недостаточно.

— А что такое талант?

— Способность создавать новое в науке.

— Лев Давидович, но все-таки по каким признакам вы определяете талантливого человека?

— Не по болтовне, а по работам.

— Оригинальность входит в понятие таланта?

— Новизна входит.

— Спасибо, Лев Давидович, я больше не могу вас задерживать…

— Но я, знаете ли, никуда не тороплюсь…

— Я отняла у вас слишком много времени. Вы разрешите мне приехать завтра?