Лев Толстой: Бегство из рая

Басинский Павел Валерьевич

Любопытно, однако, что ни один из названных Скворцовым «кружковцев», как и отец Кронштадтский, не подписал синодальный акт.

Кроме Антония (Вадковского) подписались: Феогност, митрополит Киевский и Галицкий; Московский и Коломенский митрополит Владимир; Иероним, архиепископ Холмский и Варшавский; Иаков, епископ Кишиневский и Хотинский; епископы Борис и Маркел.

Таким образом, крайней фигурой в этой истории остается всё-таки Антоний (Вадковский).

И вот здесь начинается самое интересное. По утверждению Скворцова, текст отлучения был написан всё-таки Победоносцевым. Но члены Синода внесли в него правку, чтобы «определение» не выглядело как «отлучение», а свидетельствовало

бы только об отпадении самого Толстого от церкви. Больше того: «определение» заканчивалось не проклятием «лжеучителю» графу Толстому, коим он, вне сомнения, являлся для Победоносцева, имевшего все основания не любить Толстого еще с 1881 года, когда у них случилась первая схватка за влияние на тогда молодого Александра III. Оно заканчивалось молитвой. И разумеется, эта молитва была написана не рукой Победоносцева. «Посему, свидетельствуя об отпадении его от Церкви, вместе и молимся, да подаст ему Господь покаяние и разум истины. Молимтися, милосердный Господи, не хотяй смерти грешных, услыши и помилуй, и обрати его ко Святой Твоей Церкви. Аминь».

В синодальном акте говорилось о выдающемся художественном таланте Толстого, который дан ему именно от Бога. Таким образом чуткий, внимательный читатель этого документа мог понять всю глубину проблемы, перед которой оказались и церковь, и Толстой. Великий писатель, слава русской земли, «отрекся от вскормившей и воспитавшей его Матери, Церкви Православной, и посвятил свою литературную деятельность и данный ему от Бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и Церкви, и на истребление в умах и сердцах людей веры отеческой, веры Православной».

Кто скажет, что не было такой проблемы? Была, и еще какая! Конечно, это была драма и для Толстого, чья любимая сестра жила монахиней в Шамордине, куда Толстой, в конце концов, бежал из Ясной.

Но чутких и внимательных читателей в России почти не оказалось. Да просто не ко времени вышло это определение Синода. В начале ХХ века Россию вело и шатало. Считаные годы оставались до начала кровавой бойни 1905–1907 годов и ответных жестоких столыпинских мер по подавлению первой русской революции. В это время любой «горячий» документ мог принести только вред. Между тем авторитет Толстого-учителя именно в это время приближается к апогею (синодальный акт, собственно, и приблизил этот апогей).

Синодальный акт был очевидной ошибкой. В принципе правильно составленный документ, но напечатанный не вовремя, не в той России, в которой ему следовало появиться, не для того Толстого, который мог бы еще ему внять, потряс русское общество не своим смыслом, а средневековым пафосом самого поступка. Ведь этот акт появился с небольшим отрывом от Дня Торжества Православия. Именно в Торжество Православия традиционно предавались «анафеме» все еретики и бунтовщики. Последний раз это делалось в XVIII веке – с гетманом Мазепой. Но с 1801 года имена еретиков не упоминались в церковных службах, а с 1869 года из списка имен, проклинаемых священниками, выпустили даже Мазепу и Отрепьева, т. е. явных государственных преступников.

Конечно, имя Толстого не предавали «анафеме» в храмах, как об этом написано в одном из не лучших рассказов Куприна. Но дело не в этом. Дело в том, что решительно во всех слоях русского общества, от рабочих до студентов и от профессоров до обычных священников, «определение» Святейшего Синода понималось именно как «отлучение» и никак иначе. Синодальный акт всколыхнул в русском сознании воспоминание о временах Аввакума и гонений на раскольников. «Отлучили!» «Отлучили!» И – кого? Величайшего современника, славу страны!

4 марта 1901 года на Казанской площади в Петербурге состоялась демонстрация в поддержку Толстого с избиением полицией ее участников.

На 29-й выставке Товарищества передвижников картину Репина «Толстой на молитве» украшали цветами. В итоге картину пришлось снять.

И таких событий было много. В Ясную Поляну приходили нескончаемые письма и телеграммы с поздравлениями (!), что Толстого отлучили.

Василий Розанов выступил с резкой статьей, название которой говорит само за себя: «Об отлучении графа Л.Н. Толстого от церкви». «Между тем Толстой, – писал Розанов, – при полной наличности ужасных и преступных его заблуждений, ошибок и дерзких слов, есть огромное религиозное явление, может быть – величайший феномен религиозной русской истории за 19-й век, хотя и искаженный. Но дуб, криво выросший, есть дуб, и не его судить механически-формальному учреждению, которое никак не выросло, а сделано человеческими руками (Петр Великий с серией последующих распоряжений). Посему Синод явно не умеет подойти к данной теме, долго остерегался подойти и сделал, может быть, роковой для русского религиозного сознания шаг – подойдя. Акт этот потряс веру русскую более, чем учение Толстого».

Синодальный акт расколол даже священство. Вдруг выяснилось, что не только среди «верных чад» православной церкви, но и в среде их пастырей есть немало поклонников Толстого. И решение Синода оскорбило их вдвойне – и за любимого писателя, и за родную церковь.

Синодальный акт вызвал раскол даже среди монахов, этих, казалось бы, самых ортодоксальных ревнителей православия. Из недавно опубликованных писем с Афона схимонаха Ксенофонта (князя Константина Вяземского) к сестре можно судить о том, какой взрыв сомнения, а иногда и возмущения вызвал этот петербургский документ в святынях русского православия.

«Дело Синода блюсти за Церковью, – писал Ксенофонт, – то есть наблюдать, чтобы духовенство вело себя пристойно». «Клясть и поносить людей за то, что они мыслят иначе, чем прочие, не входит в круг деятельности Синода». «Толстой сам себя всегда объявлял не принадлежащим к Православной Церкви, значит, она на него прав не имеет, как не имеет их ни на сектантов, ни на лютеран, ни на католиков». «Если хотят осудить и заклеймить религиозные толкования Толстого, должны собрать собор и притом выслушать его объяснения, а не заочно решать, как Римские папы. Впрочем, кто не знает, что здесь играют роль личные страсти, оскорбленное самолюбие».

Не очень осведомленный в столичных интригах, Ксенофонт возлагал главную вину за «отлучение» на Победоносцева. Другая часть вины возлагалась на Кронштадтского, которого он когда-то знал лично и недолюбливал, считая «вредным шарлатаном». Но не в деталях была суть. Вот главное место из писем: «Я имею точные сведения о всем, касающемся этого дела, ибо у нас многие получают непосредственные известия из Синода, всех этот вопрос страшно интересует, и везде монастыри делятся на два лагеря: на злобствующих и ненавидящих Толстого (коих большинство) и на соболезнующих и ужасающихся этой возникшей в России борьбе».

Хотя отношение самого Ксенофонта к этому вопросу не могло быть объективным. Еще будучи князем Вяземским, писателем и путешественником, он дважды бывал в Ясной Поляне и был очарован Толстым как человеком. «Могу ли я поверить, что этот милый старичок, который сам стелит постели своим гостям, так добродушно улыбается, сидя за самоваром, так деликатно подшучивает над вновь приезжим, не привыкшим еще к его странностям, могу ли я поверить, чтоб он был антихрист, вероотступник и пр. Он, с такою любовью и участием относящийся к последнему бедняку, может ли быть худым человеком? Спроси мужиков его уезда, ведь они на него молятся, никто от него не уйдет не утешенным, никому он не отказывает в помощи».