Лев
Шрифт:
— Это ничего не меняет, — качаю головой я. — Повторяю: я не имею никакого отношения к вашему конфликту. Я не являюсь вещью нашего финдиректора, которую вы могли вы взять в качестве, как вы сказали, "трофея". Я вообще — не вещь. Вы так познакомились со мной, как будто имели право на то, что творили. Нет, вы такого права не имели. Вам это трудно понять только потому, что вы, Лев, привыкли брать своё, не считаясь с другими людьми. Я нахожусь в этом ресторане с вами не потому, что хотела этого. А потому лишь, что вы меня вынудили. Давлением, насилием,
— Его "достоинство"? — щурит глаза он.
— Да, представьте себе. Оно есть у каждого мужчины и у каждой женщины. Даже если со стороны его не видно. Не каждый мужчина столь влиятелен и силён, как вы. Не каждый может вот так, как носорог переть вперёд. Не каждому плевать на чувства других людей. Вы — победитель только потому, что готовы рвать за своё и за то, что посчитали своим. И даже за то, на что вы претендуете. Не каждый человек таков, но это не значит, что те, кто не похожи на вас — слабые, глупые и достойные унижения с вашей стороны.
— Это разговоры в пользу бедных, — качает головой он. — Вы, Олеся, так дойдёте до того, что каждый безыинициативный хлюпик и маменькин сынок — равен человеку, который имеет стержень.
— Во многом, — хмурюсь я, — представьте себе — равен. Если с вами в троллейбусе едет интеллигентный, но явно слабее вас мужчина, это не значит, что вы можете отпихнуть его в сторону, когда вам хочется занять его место.
— Хотите сказать, что этот толстячок — ваш парень? — заметно удивляется он.
Закатываю глаза и вздыхаю.
— Лев, вы вообще ничего не понимаете, — качаю головой я. — Он — не мой парень, и никогда им не был. Я говорю вообще о другом.
— Тогда сейчас действительно не понимаю.
— Хорошо, — киваю я. — Давайте объясню иначе. И да, мне приятно, что вы, наконец, перешли на "вы". Спасибо вам за это. Мне этого очень не хватало в общении с вами.
— Да без проблем.
— Отлично. Так вот. Почему вы стали называть его "толстячком"? Почему и сейчас так делаете? Сможете ответить?
— Конечно, — усмехается он. — Потому что он — толстый такой тюфячок.
— А как это вас касается?
— При чём тут это?
— При том. Толстый он или нет — вас вообще не должно волновать. Вам с ним диссертацию не писать.
— Я просто отметил это для себя.
— Нет, — качаю головой я. — Вы не просто отметили для себя. Вы сказали это вслух. И это многое сказало о вас.
— Что, например?
— Что вы — бестактный человек, который запросто может обидеть другого человека. Нипочему. Просто так, потому что вы что-то там отметили для себя. А если бы он косил глазами? Вы бы его "косоглазым" назвали?
Задумывается.
— Не могу ответить, — говорит он. — Хотя стоп, могу. Скорее "нет", чем да. Потому что это другое.
— Рада это слышать, — холодно произношу я. — И в чём же видите разницу?
— Разница в том, — встаёт из-за стола он, — что "косоглазие" — это дефект. А его полнота — это следствие его лени и неопрятности. Следствие образа жизни, при котором он довёл себя до такого состояния. Может быть вы, Олеся, и полагаете, что каждый оскотинившийся алкаш равен каждому трезвому парню, который делает себя сам. Может быть. У меня тут, вы правы, мнение другое.
— Я так не сказала, — возражаю я. — Я сказала лишь о том, что вас это волновать не должно, алкаш он там или нет. Толстяк или нет. И тем более вам никто не давал права говорить это вслух. Это вас попросту не касается. Как жить нашему сисадмину, что ему есть, заниматься ли ему спортом или нет — он для себя решает и решит сам. Вам с ним, повторяю, дисссертацию не писать.
— Окей, — тряхнув головой, чуть устало произносит он. — Я не буду так его называть, раз это вас обижает.
— Этого недостаточно, — говорю я. — Вам следует перед ним извиниться.
— Чего? — удивившись, смеётся он.
— То, что слышали. Вы его обидели и оскорбили. На пустом месте. Просто потому, что оценили его внешность, как неудовлетворительную по вашему такому важному мнению. Вот только тогда вы сможете заслужить его уважение.
— Стоп-стоп-стоп, — прищурившись, поднимает ладонь он. — Вы, Олеся, куда-то совсем уже в дебри забрели.
— Нет, не в дебри, — твёрдо возражаю я. — Потому что причина, по которой я хочу сейчас уйти — такая же. Вы не уважаете меня, и я это чувствовала всё это время, до тех пор, пока вы не стали меня слышать.
— Погоди, — произносит он. — Во-первых, ты мешаешь мух с котлетами. Уважение не заслуживается, как это думаете вы, женщины. Оно только завоёвывается. И всё. Других способов нет. Это первое. А второе — мне его уважение нахер не упало. В смысле, — вздохнув, поправляется он, — оно мне не нужно.
— А моё? — щурю глаза я.
Он, похоже, даже не заметил, как снова перешёл на "ты". Настолько для него легко нарушать чужие границы.
— Твоё, — кивает он — нужно.
— Хорошо, — говорю я. — В таком случае, знайте, что извинившись перед ним, вы заслужите толику моего уважения. Или завоюете. Это как вам угодно.
Он усмехается.
— Я подумаю об этом.
— Подумайте, — отвечаю я. — А теперь я уйду. Провожать меня не нужно. Я сама и дорогу найду и доберусь до дома. Не маленькая.
Молча и хмуро на меня смотрит.
— Единственное прекрасное в этом вечере, Лев, — резюмирую я, — то, что вы, наконец-то услышали другого человека. В данном случае, меня. По крайней мере, хоть постарались. А не вся эта… — окидываю взглядом этот шикарный зал для двоих, и осекаюсь. Потому что у входа стоит официант с огромным подносом.