Левиафан. Кровь Ангелов

Фролов Алексей

– Я имею ввиду тех, кто, искренне ненавидя все, что его окружает, запирается в своем до неприличия узком мирке, который одним концом упирается в монитор, а другим – в унитаз, и считает, что он выше других, выше «этого быдла», потому что он все прекрасно понимает. Понимает, как устроен мир, почему политики ведут свои нескончаемые игры, почему в ненужных конфликтах гибнут люди, почему дорожает бензин, почему вокруг все больше Макдональдсов, а в магазинах бройлеры-мутанты, обколотые антибиотиками. Они думают, что «быдло», их окружающее, настолько тупо и несуразно, что для него реальный мир – настоящий рай, где можно похавать фастфуда, нажраться паленой водяры, затусить с малолетней шалавой и вообще – радоваться жизни! Но эти кухонные патриоты со своими рассуждениями не выходят дальше вконтактовских чатов и собственных диванов. Они не смотрят «ящик», потому что он тупит, они предпочитают «свободный Интернет», в котором блогеры режут правду матку

и ссут в уши подрастающему поколению сугубо заработка для. Эти, блядь, сетевые бандерлоги выдают на гора тысячи идей о том, каким ДОЛЖЕН быть мир. Они читают и слушают таких же гениев, как и они сами, ищут в мировой истории подтверждения величия своей расы и бесконечно плачут о том, что все это – в прошлом, а будущего у них нет. Потому что нынешние поколения, по их мнению, вершина не эволюции, а деградации, и общечеловеческие ценности, которые им мамка в детстве привила, удивительным образом расщепляются на атомы в горниле сексуальных революций, политических мастурбаций и прочей шушеры, к которой лично они сами никогда отношения не имели и иметь не будут. Почему? Да потому что проще въебывать сутками, считая себя самым умным, заперевшись в своей однушке-двушке, а потом к сорока… блять, пусть даже к тридцати годам выстроить собственный дом за городом и взращивать там своего единственного ребенка, имея с небольшого бизнеса. И ребенок либо вырастает таким же трусливым собачонком, либо реалии времени все же берут верх и он пускается во все тяжкие, наплевав на родительские принципы, которые (внимание, сейчас будет настоящее откровение!) попросту умрут вместе с ними. И это в то самое время, пока «быдло» хавает фастфуд, пялит малолетних шалав, подворачивает, блять, джинсы и строит будущее! Сраное, говенное, но – будущее, которое в разы хуже прошлого, но другого у них нет и не будет. Потому что никто им не объяснил, что можно иначе, что ДОЛЖНО быть иначе. Ведь мамка-папка заняты работой, дабы сына, не дай бог, не перестали уважать, а стало быть, ему непременно нужно купить какой-там-уже-по-счету айфон. Вот только они живут, понимаешь, действительно живут, в отличие от тех сетевых бандерлогов! Скотской жизнью в скотском обществе, да. Но кто-то из них, быть может, однажды протрезвеет от дурмана масс-медиа и поймет, что, еб твою мать, а ведь действительно ДОЛЖНО быть иначе. И он, будучи частью общества, попробует и хоть что-нибудь, да изменит. Это закон! Лавина начинается с песчинки. А эти сраные интеллигенты, решившие, что общество не для них, будут вымирать из-за своей трусости, которую они считают героизмом. И знаешь, мой дорогой друг, именно из-за таких вот лицемеров все и катится в жопу! Именно такие ребята, думая, что ломают систему, на самом деле становятся в ее основе и играют на руку тем, кто возводит эту дьявольскую пирамиду, на вершине которой их верховный бог – ПОТРЕБЛЕНИЕ.

Салава тяжело дышал, сигарета в его руке давно погасла. Карн курил фильтр. Такой тирады парень никак не ожидал от своего нового знакомца. Они молчали минут пять. Потом снова закурили.

– Трусы, говоришь? – неуверенно начал Карн.

– Извини, если вышло несколько сумбурно, – кашлянув в кулак, проговорил Салава. – Просто поднакипело, а поговорить, представляешь, не с кем! О трусах то и беглецах от общества.

– Ну почему же беглецы сразу, – Карн уже был в той кондиции, когда главное – спорить, и не важно – о чем и кто прав. Он не отдавал себе отчета в том, что каждое слово Салавы отозвалось в нем болезненными приступами абсолютного согласия. – Они ведь избрали свой путь. Так они борются. Эти ребята действительно что-то поняли, и общество стало казаться им настолько отвратным, что они решили отгородиться от него.

– И жить в резервации! – припечатал Салава. – Они решили жить в резервации, выстроив ее своими собственными руками! А ты не напомнишь мне хоть пару примеров из мировой истории, когда резервации процветали? И не обязательно вспоминать пресловутую Северную Америку…

– Я не собирался ничего вспоминать, – невольно перебил его Карн. – Я лишь говорил о том, что для этого нужно мужество. Чтобы отказаться быть частью порочного механизма.

– Это не мужество, а трусость! – убежденно повторил Салава. – Чтобы стать независимым, чтобы отколоться от целого, нужно априори принадлежать этому целому. Или ты будешь бунтовать против правительства Земли, находясь на Марсе? От чего могут отрываться эти твои «бунтари»? От общества? А кто они для общества? Да никто, обществу на них срать, оно их даже не замечает! Они, как все – окончили школу, потом университет-институт, да хоть хмызню, и теперь вкалывают, чтобы выжить. Пусть даже у них есть машина, квартира, шуба норковая, вся хуйня. Пусть они летают на Мальдивы круглый год. Они все равно не живут. Знаешь почему?

– Потому что машину они заводят только когда нужно доехать до магазина, до которого и пешком дойти можно, – неожиданно для самого себя сказал Карн. – А на улицу выходят только прогуляться возле дома, и думают, что если попили пивка в ближайших кустах, значит, отлично выбрались на природу.

– Именно, сынок! – Салава посмотрел на Карна по-отечески. Так на него иногда смотрит Эрра. Кстати, есть у них что-то общее, несмотря на то, что Салава… а ведь все равно не ясно, кто он такой! – Да никто из них и двух дней в лесу не протянет. Хотя у некоторых, наверное, даже есть палатки и саперные лопаты. Но они не умеют ими пользоваться, точнее – думают, что умеют, и это гораздо хуже.

– Мудрец ищет истину… – начал Карн.

– Вот-вот, – покивал Салава. Сигарета у него опять погасла. – И знаешь, я подозреваю, никто из них не обжирался фастфуда, не набухивался в откровенное говно, становясь звездой Ютуба. Никто из них не пялил малолетних шалав и не закидывался метом. Никто из них не жил! Максимум, кому-то повезло увидеть жизнь в общаге. Или тем, кто рос в глухом жопосранске, где до сих пор волчьи законы. Да только эти времена давно прошли. Кто-то в студенческие годы занимался карате и уверен, что при случае налупит доебавшегося хулигана. Да хера там! Ебнут бутылкой в затылок и все твои черные пояса внезапно выплывают через штанину, знакомо пованивая. Потому что все – в прошлом. Как водится – дерзком и героическом!

– Ну ты, конечно, сильно утрируешь… – протянул Карн, пребывая в весьма необычном состоянии, которое он назвал бы сонно-просветленной задумчивостью.

– Само собой, утрирую! – вновь взорвался Салава. – Как утрирует Библия, как утрируют голливудские блокбастеры и литнетовские – да не буду я проклят – бестселлеры! Потому что люди с недавних пор разучились понимать нормальную связную речь. Они привыкли к жи-ши через «ы» и параду штампованных Мэри Сью.

– Ну нравы такие, – икнул Карн и они решили вернуться в купе. Там опрокинули еще по шоту, в этот раз – чистый ром, без колы. И Салава продолжил. А Карн, периодически кивая и даже вставляя какие-то замечания, думал о том, что все это так по-человечески. Так естественно. Так жизненно! А ведь надвигается битва. Возможно – последняя битва. Это если Древние Боги проиграют. А если победят, то, кто знает, может, Иные – не единственные. И будут еще битвы. Всегда ведь были? И многие называли последними…

– Вот был у меня один знакомый, – вещал тем временем Салава. – Ну, как был. Просто давно не общались. Так вот спортсмен он, родом – из ниоткуда. Из такой же жопы, как твоя.

– И даже не обидно, – хмыкнул Карн, пододвигая шот, чтобы Салаве было удобнее наливать. «А он знает, откуда я родом? – пронеслась в пьяной голове шальная мысль. – Да не, просто к слову так сказал!»

– И даже правильно, – улыбнулся попутчик. Они выпили и Салава продолжил. – Если вкратце, то в результате многолетней упорной работы над собой парень стал четырехкратным Олимпийским чемпионом по вольной борьбе. Смешно сказать, без всякой фармы. Думаешь, нереально?

– Думаю, нереально, – кивнул Карн. – Вряд ли меня можно назвать специалистом в области спортивной фармало… форлоко… тьфу, бля! Короче, я не то, чтобы спец по химии, но знаю, что на определенном этапе прогресс останавливается, ограничиваясь физиологией и объективными возможностями конкр… конкретного организма. Начинают сыпаться суставы и связки. Рвутся мышцы. Конечно, тут еще играют роль врожденные…

– Я тебя понял, дружище, – мягко перебил Салава. – Но знаешь, упорный труд – это то, что позволяет человеку преодолеть даже талант и генетическую предрасположенность. Я ведь не сказал, что мой товарищ сумел при своих достижениях сохранить отменное здоровье! Да и не это важно. После того, как он достиг пика своей карьеры, добившись буквально всего, чего хотел, он ушел из спорта. И из общества он тоже ушел. Уехал в тибетский монастырь. Ему и тридцати не было. В крайнем письме, которое я получил от него из Самье, он рассказывал, как трое суток лазал по горам в поисках древнего святилища. Думал, помрет!

– Как я понимаю, не помер? – хмыкнул Карн. – Хочешь сказать, что он сорвался в Тибет просто так? Безо всяких причин?

– Нет, не просто так, – Салава мотнул головой. – Он многое знал. Его интересовала эзотерика, но парень все никак не мог найти собственный путь. Хотя его отец был инициирован в элевсинские мистерий, и даже пытался чему-то учить сына, но ушел слишком рано. Так было нужно. Друг мой, кстати, так и не узнал, кем на самом деле был его батя.

– А ты знал, но не сказал, – констатировал Карн. – Почему?

– Потому что это повлияло бы на его выбор, – без запинки ответил Салава. – Отец уступил бы ему, ведь он отец, и обучил бы парня продвинутым практикам. Но тогда мой друг не достиг бы того, чего достиг.

– Чемпионства? – уточнил Карн. – Но кто сказал, что это было именно то, чего он на самом деле хотел?

– Никто не сказал, – согласился Салава. – Но кто я такой, чтобы решать за человека, чего он хочет? Повторяю – это его выбор. Кроме того, я не имел права раскрывать тайну отца – если он решил ничего не говорить сыну, уверен, у него были на то причины.