Левитан
Шрифт:
Каменев их разглядывал торопливо, нервозно. Так мог смотреть только художник, для которого искусство уже стало прекрасным прошлым. Он брал в руки даже незаконченные холстики, отходил от них и вновь приближался, суетился, прищуривался. Все пересмотрел.
Лицо его мрачнело. Авторы этюдов стояли рядом, молча глядя на этот неожиданный экзамен.
Каменев был немногословен. Он сказал: «Пора умирать нам с Саврасовым», — и ушел пошатываясь.
Посещение это оставило двойственное чувство: высокая оценка мастера окрыляла, зрелище упадка самого художника
Лето приятели прожили дружно, хотя характер у Левитана был не из легких. Переходы от радости к горю, от покоя к тревоге, от вдохновения к упадку были свойственны ему смолоду. В отчаянии он проклинает все, что сделал, вообще отрицает в себе художника. Новый поворот настроения — и все рисуется в другом свете: день плодотворен, этюды кажутся стоящими внимания.
Частая смена настроений — не прихоть, а дань тяжелым ударам судьбы, перенесенным еще в отрочестве, начало нервного заболевания, развившегося с годами.
Обычно Левитан бывал скрытен, в редкие часы распахивал душу перед друзьями.
Шли они как-то с Переплетчиковым через реку. Возвращались с этюдов. День догорал. Было тихо, природа спокойно засыпала.
Молодые люди увлеклись разговором. Наступил редкий момент полной взаимной откровенности.
Больше всего говорили о тщеславии. Признались друг другу в том, как хотелось бы им встать над толпой, выделиться, прославиться.
Левитан мечтал о славе, хотя и понимал, что это дурно. К искусству его влекло огромное чистое чувство преклонения перед природой. По рядом жило и тревожное, тщеславное стремление к успеху, популярности.
Затронув самые сокровенные глубины души, Левитан говорил и о том, как стыдится бедности, как часто возмущается его гордость.
Хороший получился разговор: после него легче стало на душе.
Случалось, Левитан неудачно пошутит и скажет девушке банальность. Все посмеются, посмеется и девушка. Левитан вдруг мрачнеет и скрывается.
Сколько раз Переплетчиков видел, как товарищ после этого рыдал, уткнувшись в подушку.
Искренность его страданий говорила о чистоте натуры, о том, что промахи, дурные поступки — случайное, наносное, с чем можно сладить…
Похолодало. Стал выпадать снег. Левитан вернулся в Москву. Он еще не раз побывает в Саввинской слободе, напишет здесь не один этюд.
Утром Чехов ставил в реке вершу и услышал веселое приветствие:
— Крокодил!
Это на другом берегу кричал Левитан, с которым Антон Павлович познакомился через брата Николая и успел подружиться.
Веселая встреча, совместный завтрак и, конечно, сразу же в лес, на охоту. Бродили напрасно несколько часов, и только Левитану посчастливилось застрелить зайца.
Вечером художник вернулся к себе, в соседнюю деревню Максимовку, где поселился несколько дней назад. Потом он долго не появлялся в Бабкине. Антон Павлович даже начал беспокоиться.
Под вечер к Чехову из Максимовки пришла посоветоваться о своих хворобах жена горшечника, в избе которого жил Левитан. Она-то и сказала, что художник заболел, не выходит из каморки, а сегодня даже стрелялся, но, к счастью, не попал.
Встревоженный Чехов отправился с братьями к Левитану.
Шел теплый майский дождь, но такой упорный, словно природа спутала весну с осенью. Надели высокие сапоги, взяли фонари и вошли в темную, мокрую мглу. По скользким мосткам перебрались через реку, а потом шли напролом, увязая в размокшей земле.
Дорога вела густым, темным Дарагановским лесом. Фонари освещали только маленькое пространство, а из темноты выступали колючие ветви елей, вцеплялись в одежду кустарники, били по лицу мокрые листья.
Наконец показалась деревня Максимовка, найдена изба горшечника: к ней привели битые вокруг черепки.
Без предупреждения гости открыли дверь в комнатушку Левитана и ослепили его светом фонаря. Художник вскочил с постели и навел на вошедших револьвер. Но, узнав, закричал:
— Черт знает что такое! Какие дураки! Таких еще свет не производил!
Антон Павлович сумел всех рассмешить, ему удалось немного развеселить и Левитана. Он пригласил его переехать к ним в Бабкино.
Это была очень трудная весна для Левитана. Мятежное состояние началось еще в Москве. Писатель сообщал редактору журнала Н. А. Лейкину: «На этой неделе, очень может быть, нелегкая унесет меня во Владимирскую губернию на охоту. Дал слово, что поеду».
Но, пригласив друга, сам Левитан куда-то исчез. Чехов вновь писал о нем: «С беднягой творится что-то недоброе. Психоз какой-то начинается. Хотел на Святой с ним во Владимирскую губернию съездить, проветрить его (он же и подбил меня), а прихожу к нему в назначенный для отъезда день, мне говорят, что он на Кавказ уехал… В конце апреля вернулся откуда-то, но не с Кавказа… Хотел вешаться… Взял я его с собой на дачу и теперь прогуливаю. Словно бы легче стало».
Узнав о том, что Чеховы собираются жить на даче в имении Киселевых, Левитан снял комнату невдалеке. Но даже встреча с близкими людьми не смогла развеять его мрачного настроения. Он потерял веру в свое призвание, ему казалось ничтожным все сделанное, больше не надеялся на свой талант. А тут еще рядом несчастная семья: пьяница отец, голодные дети. И дождь льет, льет… Как все это совпадало с настроением художника! Тяжелые, гнетущие мысли о том, что жизнь не сулит ему ничего хорошего, подводят дуло к виску. Рука дрогнула — промах.
Только переселившись в Бабкино, художник отвлекся от своих горестных дум. Да здесь и нельзя было грустить. Веселое молодое общество — братья Чеховы, сестра Маша. А в большом доме — хозяева усадьбы Киселевы: Мария Владимировна — детская писательница, ее отец Бегичев — бывший инспектор императорских театров, один умевший занять гостей воспоминаниями, приветливый отец семейства Киселев — земский начальник. Все это были люди, искренно интересовавшиеся литературой, искусством, они не давали скучать.