Лейденская красавица
Шрифт:
– Откуда ему знать о сокровищах Бранта?
– Он – Рамиро, тот самый человек, который затравил Бранта, тот самый, который старался догнать «Ласточку» на Гаарлемском озере. Эльза была со мной сегодня вечером и тоже сразу узнала его.
Дирк, опершись головой на руку, задумался на минуту, потом сказал:
– Я очень рад, что отправил деньги Мунту и Брауну. Само небо внушило мне эту мысль. Что ты посоветуешь делать теперь?
– Мой совет – бежать из Лейдена всем нам еще сегодня ночью.
Он улыбнулся.
– Это невозможно… Как бежать? По новым законам нам нельзя выйти за город, но дня через два я могу устроить все так, что мы
– Сегодня, сегодня! – настаивала она. – Иначе кому-нибудь из нас придется остаться здесь навсегда.
– Говорю тебе, это невозможно. Разве я крыса какая, чтобы какой-нибудь негодяй Монтальво мог выжить меня из моей норы? Я уже немолод и человек мирный, но чего доброго, пока еще живу здесь, проколю его мечом.
– Как хочешь, – сказала Лизбета. – Но мне кажется, что меч пройдет сквозь мое сердце. – Она залилась слезами.
Невесело было в этот день за ужином. Дирк и Лизбета, сидя на противоположных концах стола, молчали. С одной стороны помещались Фой и Эльза, тоже молчавшие, хотя и по другой причине, а напротив – Адриан, наблюдавший все время за Эльзой.
Он был уверен, что любовный напиток произвел свое действие, так как Эльза казалась сконфуженной и краснела и, что казалось ему весьма естественным, старалась избегать его взгляда, делая при этом вид, будто занята Фоем, казавшимся Адриану еще глупее обыкновенного. Адриан решился при первой возможности выяснить все, а в настоящую минуту тяжелое молчание, господствовавшее за столом, раздражало его нервы. Чтобы что-нибудь сказать, он спросил мать:
– Где вы были сегодня, матушка?
– Я? – спросила она, вздрогнув. – Была у фроу Янсен, которая очень больна…
– Что с ней?
Лизбета, мысли которой были далеко, с трудом могла ответить:
– Что с ней?.. У нее чума.
– Чума! – вскричал Адриан, вскакивая. – Неужели вы ходили к женщине, у которой чума?
– Да, кажется, – отвечала она, улыбаясь. – Но не бойся, я сожгла свое платье и окуривалась.
Но Адриан испугался. Он еще не забыл о своей недавней болезни и, кроме того, будучи трусом, он особенно терпеть не мог заразных болезней.
– Это ужасно, – сказал он, – ужасно! Дай Бог нам, то есть вам, избегнуть заразы. В доме у нас такая теснота. Я пройдусь по саду.
Он ушел, забыв, по крайней мере в эту минуту, и о своей любви к Эльзе, и о любовном напитке.
ГЛАВА XVIII. Видение Фоя
Ни разу еще с тех пор, как Лизбета много лет тому назад купила спасение любимого ею человека, обещавшись стать женой его соперника, не спала она так дурно, как в эту ночь. Монтальво был жив, он был здесь, чтобы погубить тех, кого она любила. Рамиро имел для этого в руках все – усердие и признанную правительством власть. Лизбета хорошо знала, что если предвиделась нажива, этот человек не отступит ни перед чем, пока не овладеет ею. Оставалась одна надежда: он не был жесток, то есть не находил удовольствия мучить людей ради мучения, а только прибегал к последнему как к средству. Она была уверена, что если бы он мог получить те деньги, которых добивался, он оставил бы всех в покое. Почему не получить их ему? Почему подвергать жизнь всех опасности из-за этого наследства, бремя которого взвалено на них?
Не будучи в состоянии выносить этой муки сомнений и страха, Лизбета разбудила спокойно спавшего мужа и сообщила ему свои мысли.
– Конечно, так было бы легче всего поступить, – отвечал
– Жизнь людей дороже золота, и Эльза, наверное, согласится, – мрачно отвечала Лизбета, – сокровища уже запятнаны кровью, кровью самого Бранта и Ганса-лоцмана.
– Да, и уж если на то пошло, то кровью многих испанцев, пытавшихся похитить его. Несколько их потонуло в устье реки и до двадцати взлетело на воздух вместе с «Ласточкой», так что потери не на одной нашей стороне. Слушай, Лизбета: двоюродный брат Гендрик Брант был уверен, что в конце концов его богатство окажет какую-нибудь услугу нашему народу или стране; это он написал в своем завещании и то же самое повторил Фою. Я не могу знать, как это совершится, но умру прежде, чем предам сокровища в руки испанцев. К тому же я и не могу этого сделать, так как тайна никогда не была сообщена мне.
– Ее знают Фой и Мартин.
– Лизбета, – серьезно заговорил Дирк, – именем твоей любви ко мне умоляю тебя не настаивать на том, чтобы они выдали ее, даже ради спасения моей или твоей собственной жизни. Если мы должны умереть, то умрем с честью. Обещаешь ты?
– Обещаю, – отвечала она запекшимися губами, – но с одним условием – что ты бежишь со всеми нами из Лейдена еще сегодня ночью.
– Хорошо, – отвечал Дирк, – долг платежом красен; ты дала обещание, и я дам обещание; согласен, хотя уже и староват я, чтобы искать себе нового дома в Англии. Но сегодня ночью бежать невозможно: мне надо еще кое-что устроить. Завтра утром уходит корабль, и мы можем догнать его завтра у устья реки после того, как он пройдет мимо досмотрщиков; капитан корабля мне друг. Согласна?
– Мне бы хотелось устроить это еще сегодня, – сказала Лизбета. – Пока мы в Лейдене с этим человеком, мы не можем ручаться ни за один час.
– И никогда мы не можем ни за что ручаться. Все в руках Божиих, и поэтому мы должны жить как солдаты, ожидающие часа выступления, и радоваться, когда раздастся призыв.
– Я знаю, – отвечала она. – Но трудно нам будет расстаться.
Он отвернулся на минуту, но затем отвечал твердым голосом:
– Да. Но хорошо будет снова встретиться, чтобы никогда больше не разлучаться.
Ранним утром Дирк позвал Фоя и Мартина в комнату жены. Адриана он, по особым соображениям, не звал и сказал, что ему жаль будить его, так как он крепко спит. Эльзу он также до поры до времени не хотел тревожить. В коротких словах он передал суть дела, сказав, что Рамиро – тот самый человек, который потерпел из-за них неудачу на Гаарлемском озере, – находится в Лейдене (обстоятельство, впрочем, уже известное Фою через Эльзу), что он не кто иной, как граф Жуан де Монтальво, обманувший Лизбету и заставивший ее угрозами выйти за себя замуж, и что он отец Адриана. Все это время Лизбета сидела в резном дубовом кресле, слушая с окаменевшим лицом рассказ об обмане, жертвой которого она стала. Она не сделала ни одного движения и только слегка шевелила пальцами, пока Фой, угадывая ее душевное страдание, не подошел к ней вдруг и не поцеловал. По щеке ее скатилось несколько слезинок; с минуту она продержала руку на голове Фоя, как бы благословляя его, а затем снова стала прежней Лизбетой: серьезной, холодной, следившей за всем происходившим.