Лезвие
Шрифт:
– Девочку зовут Александра, верно?
Я не знал, как она отреагирует, но не хотел, чтобы она проваливалась в эти воспоминания. Действовал по интуиции. Посчитал, что нужна встряска.
– О, Боже! Вы что, нашли ее?
– Для того чтобы убедиться в этом, мне нужна информация… Что вы помните, Ирина? Что помните, кроме ее имени?
– У нее очень красивый голос и идеальный слух. Когда я пела ей колыбельную, она с первого раза улавливала мелодию и сразу же повторить могла… Иногда она лежала со мной и гладила меня по волосам, и мы как будто местами менялись – я слушала, а она пела. Слов половину не знала, что-то свое придумывала, а я улыбалась и говорила, что когда
– Ее отца зовут Ахмед?
– Не говорите так больше никогда, слышите, эта тварь – не ее отец! Не ее! Отец так не поступает! Он просто наказал меня… за то, что ослушалась… Боже, что он сделает с МОЕЙ девочкой. Она не его! Не его! Заберите ее у него… умоля-я-я-ю.
У нее началась истерика, и сразу же прибежал медперсонал, чтобы уколоть ей успокоительное, а у меня ее слова непрекращающимся эхом… Он не ее отец… Не ее… Понимал, что в виду она имеет. Что такая тварь не заслуживает называться отцом, только червь сомнения внутри подтачивал. Нет, этого не может быть! Это невозможно! И тут же навязчивое «Андрей, в этой жизни возможно абсолютно все…»
Внизу меня ждали Макс с Изгоем. Сидели оба на диване возле ресепшн, такие тихие и смирные, шипя сквозь зубы, что их заставили бахилы надеть. Когда меня увидели, вздохнули с облегчением, встали рывком и пошагали в сторону выхода.
– Ненавижу эти долбаные больницы, давайте убираться отсюда!
– чертыхнулся Макс. В его словах было намного больше, чем обычное недовольство или возмущение, и все мы понимали, о чем он.
– Да уж. Приятного тут мало, хотя… - Изгой сделал многозначительную паузу. – Персонал ничего так…
– Ты это о чем? – в недоумении спросил я.
– Не о чем, а о ком, - ответил Макс. – Наш Изгой уже себе тут жертву присмотрел. Брюнетку с третьим размером груди.
– Ну, я рад, что вы не скучали и все успели.
– Слушай, Слава, как она от тебя не сбежала-то? Ты же страшный, как моя судьба.
– Кто это тут обзывается? Мистер смазливая рожа?
– Завидуй молча, жертва пластических хирургов.
– Лучше так, чем лицо женской косметологии.
– Заткнитесь вы, оба! Или это у вас нервное?
– Это особенности нашего общения, брат. Ничего ты не понимаешь. Сигарету дать?
Остановились возле машины, чтобы покурить. Молча… каждый в своих мыслях. Пока вдруг я не нарушил тишину.
– Дело, похоже, приобретает неожиданный поворот...
– И не только это, Граф! – откашлявшись, сказал Максим.
– Ты о чем?
– Глеб звонил. Мы же все не на связи были… Наверное, тебе стоит выкурить еще одну, - и протянул мне пачку сигарет.
После того, как выслушал, оторопел и молчал долго, всю злость и страх внутри удерживая, а потом сказал:
– Макс, Слава, нам пора наведаться к нашим друзьям из ФСБ. Без их помощи нам тут не справиться…
– Что ты задумал, Граф?
– Садитесь в машину. Расскажу по дороге.
ГЛАВА 20. Лекса
Я сама не понимала, что делаю. Смотрела на пластмассовую куклу Сашу, сидящую на тумбочке, и пальцы медленно, аккуратно вскрывали фольгу на упаковках снотворного и антидепрессантов, выкладывая их в ряд на матовом белом умывальнике.
Одна за другой, красиво и ровненько. «Колеса», которые мне прописали после пребывания в психушке и которые я так ни разу и не принимала с тех пор. Умирать всегда страшно, наверное. Мне тоже было сейчас очень страшно. Только жить намного страшнее и невыносимее. Я не смогу. И дело даже не в пресловутом смысле, о котором столько всего сказано. Скорее, я понимала, что смерть не настолько утопична, как моя жизнь. Ненависть к отцу и панический ежесекундный страх за жизнь Андрея и его членов его семьи разрушили меня до основания. Я каждую секунду боялась, что отец сообщит мне еще о чьей-то смерти. По ночам я видела окровавленные тела детей или ко мне тянули руки мертвецы и хватали за ноги, пытаясь утянуть под землю и разорвать на части. Они открывали рты и шипели, что это мой отец их всех убил. Говорят, человек не может жить под грузом своих преступлений, но Ахмед Нармузинов чувствовал себя превосходно, а сломалась именно я. Меня раздавило осознанием, что я его плоть и кровь. Никто и ничто это не изменит. Я себя презирала за это так же сильно, как и его.
Ведь он и свою дочь убил, чудовище проклятое. Я думаю что, когда меня не станет, это не причинит ему боли, а вызовет искренний приступ ярости, потому что я нарушила его планы. Но мне хотелось уйти из жизни не поэтому. Здесь не было ни малейшего желания сделать кому-то назло. Я просто боялась жить дальше. Боялась, что из-за меня будут умирать другие люди. Что эта кровавая бойня никогда не закончится, а я не хочу нести на себе этот страшный крест – быть виновной, быть дочерью твари и психопата.
В дверь комнаты постучались. Я приподняла голову, не видя ничего затуманенными от слез глазами.
– Лекса, открой. Это я. Саид. Впусти меня, девочка. Поговорить хочу.
Я смотрела на таблетки и убеждала себя, что ничего не почувствую, просто усну и не проснусь. А может быть, я там увижу свою маму. Должен же быть где-нибудь хотя бы кто-то, кто любит меня по-настоящему только потому, что я есть, и я – это я. Как же часто я придумывала себе образ мамы и любовь ко мне. Рисовала ее в голове с такими же светлыми волосами, как у меня, и с нежными глазами. У нее были красивые руки с аккуратными ногтями, и они гладили мои волосы, они держали тонкую иголку и вышивали буквы, они прикасались ко мне в моих снах. Мамины руки. Если бы она была жива… я бы нашла ее, и мы бы убежали далеко-далеко. Только я и она. Но он убил ее, а меня отобрал… Хотя я была уверена, что отец сделал наоборот. Сначала отобрал, а потом… потом он долго и мучительно убивал ее, наслаждаясь агонией от ее расставания со мной.
Я знала, что она любила меня… я это чувствовала и видела в каждом стежке вышитых на кукле букв моего имени.
Саид продолжал стучаться в дверь, но мне не хотелось с ним говорить, как и ни с кем из моей семьи. Я набрала в стакан воды из-под крана и поставила его рядом с таблетками и куклой. Потом подумала о том, что надо все же открыть Саиду и поговорить с ним, иначе он может помешать мне, например, выломать дверь и спасти меня, а я бы этого не хотела.
Пощипала бледные щеки и вышла из ванной, плотно прикрыв за собой дверь, открыла дяде и встретилась с его блестящими и расширенными в тревоге темными глазами.
– Почему так долго не открывала?
– Если это ОН тебя послал, можешь сказать ему, что у меня все хорошо.
– Нет. Не посылал. Я пришел поговорить с тобой.
– О чем?
Я все еще не пускала его к себе. Не дай Бог, в ванную зайдет.
– Например, о твоей свадьбе.
– А что о ней говорить? – пожала плечами. – И так все ясно.
Он пристально смотрел мне в глаза, а я ему, стараясь выглядеть совершенно бесстрастно и спокойной, хотя пальцы слегка подрагивали.
– Ну раз не хочешь впускать меня, может, выйдешь ко мне? Посидим, как когда-то? Чаю попьем и поговорим, а?