Лгунья
Шрифт:
— Спасибо, – сказала я.
Она наклонила голову.
— Ты завтракала?
— Нет, – сказала я, сунув листок в карман.
Потом в одиночестве, в своей комнате, я разгладила записку и прочитала еще раз. Она была нацарапана карандашом. Там было написано вот что: «Крис, в 3 ч.. Кафе де ла Плас, Биллак. Приезжай. Ты мне должна. Мал». Я порвала ее на мелкие клочки и спустила в унитаз.
Дождь лил все утро: мягкий, торопливый, бессвязный звук. Я слонялась по коридорам, не находя себе места. Я входила и выходила из незнакомых комнат, брала и клала обратно предметы, передвигала шахматные фигуры, разглядывала книги – в общем, убивала время. Куда бы я ни пришла, меня везде преследовал звук, нежный, густой звук летнего дождя. Я путала его с тем, что происходило у меня в голове. Я убедила себя, что барабанящий дождь и сумбур в голове – это одно и то же. Думай, говорила я себе.
Но я не хотела бежать. Только не теперь. Я хотела, чтобы снова наступило вчера. Я хотела еще немного незамутненного счастья. Хотела быть вчерашней Мари–Кристин Масбу, которую так любит ее дядя Ксавье, чье прошлое безболезненно существует в воспоминаниях и фотографиях, чье сознание легко плывет в эфире, как в воде. Я хотела остаться здесь, в этом замке с башенками–солонками.
Думай, говорила я себе, стоя у окна и глядя на шепчущий гравий. Кажется, у меня было только две альтернативы. Первая: забыть о записке. Я уговаривала себя пойти на эту уловку. Но она никуда не годилась. Если я не приду на встречу, то этот самый Мэл или снова напишет, или, того хуже, заявится сюда узнать, что стряслось. Вторая альтернатива: пойти. Но об этом и речи быть не могло.
В залитом дождем окне я заметила расплывчатое, неясное отражение женского лица. Оно плыло мне навстречу, оно струилось и все время менялось. Она улыбалась, эта утонувшая женщина. Она думала: до чего же она глупа. Или, может, до чего я глупа. Я улыбнулась ей в ответ, стала наклоняться к стеклу все ближе, ближе, пока наши губы не соприкоснулись, а потом она исчезла в дымке дыхания. Я засмеялась вслух, так это оказалось просто. Это будет проще простого – пойти на встречу. Человек, написавший записку, человек, который ожидает увидеть Крис Масбу. не знал меня, так что я спокойно могу зайти в это кафе в Биллаке, ничего не опасаясь. Могу сказать: «Извините, это не вы ждете Мари–Кристин Масбу?» И когда он ответит: «Да», я могу сказать: «Знаете, я ее подруга. Она просила меня передать вам, что извиняется, но у нее не, получается, приехать, потому что она еще не оправилась после аварии. И никого не хочет видеть». Или еще лучше – скажу, что она уехала в Марсель. И, может, мы немного поболтаем, чтобы я могла точно выяснить, кто такой этот Мэл, и если возникнет малейшая опасность, хотя бы слабый намек на нее, тогда мне ничего не останется, как вернуться к прежнему, странному и нереальному плану – уехать куда-нибудь к морю и ждать, пока все само образуется.
За обедом я спросила, где находится Биллак. T`ante Матильда нарисовала мне план.
— А зачем, скажи на милость, тебе понадобилось в Биллак? – спросила Селеста. – Там скука смертная. Одна церковь, одно кафе и pissoir. Съезди в Сен–Жульен. Это ближе. Он стоит на реке. Там пляж и стоянка для фургонов.
— У меня встреча с другом, – сказала я. – Кому-нибудь сегодня днем может понадобиться «рено»?
Никому он не был нужен. Селеста была не в духе. Сегодня ее очередь проводить экскурсии.
— Я бы сама не прочь встретиться сегодня с другом, – сказала она. – Он симпатичный?
— Это она, – соврала я.
План, нарисованный tante Матильдой, лежал рядом на сиденье. Я вела машину очень медленно.
Дождь перестал. Небольшие, возникшие после дождя ручьи пересекали дорогу. Солнце, будто гигантский красный глаз, появилось из ниоткуда и стало быстро припекать. На перекрестке я затормозила. Поглядела на себя в зеркальце и надела солнечные очки Крис. Отрепетировала свою речь. Сказала себе: ты не волнуешься. Напомнила, что все это не имеет значения. В конце концов, рассуждала я с сомнительной логикой, что может иметь значение, если ты уже мертва? Потом я снова поехала по дороге и свернула, когда увидела на указателе «Биллак».
На грязной площади перед церковью несколько пожилых мужчин играли в кегли. Я поставила «рено» под деревьями, в тени, подальше от играющих.
На другой стороне дороги было «Кафе де ла Плас». Два древних старичка сидели снаружи, под навесом, и пили пиво. Я села за соседний стол.
– Messieurs, – вежливо сказала я. Они кивнули. Я развернула стул так, чтобы удобнее было смотреть в окно. Кроме женщины за стойкой, читавшей газету, и большой собаки, растянувшейся на полу, внутри никого не было. Я глянула на часы. Без десяти три. Немного погодя женщина, шаркая, направилась ко мне принять заказ. Собака поплелась за ней и тяжело шпохнулась на асфальт у моих ног. Я противно нервничала. Гладила собаку, пила апельсиновый сок и ждала. Подкатил потрепанный грузовик, шумно выпустил выхлопные газы, из его открытого окна на всю площадь орала
Я допила апельсиновый сок. Без двух минут три. Жалко, что я не захватила никакого чтива. Или не растянула сок на подольше. Я ерзала на стуле. Два старичка, сидевшие по соседству, встали, пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны. Нет, наверное, места более пустынного, чем маленький французский городок в разгар дня. Никто не шел мимо. Никто не проезжал. Наконец престарелые ковбои вернулись к своему грузовику и уехали так же шумно, как и приехали. Взревел дрянной мотор, и «старина Опри растаял в облаке пыли» – как в кино. Сама эта идея была пропитана киношной, бутафорской атмосферой: женщина, вся в шрамах, ждет знойным днем незнакомца в чужом пустынном городишке. Хозяйка кафе вышла на улицу протереть столы. Я заказала еще один апельсиновый сок. Было десять минут четвертого. На сей раз буду пить не торопясь, подумала я и сделала маленький глоток. И тут на площадь вырулила машина с английскими номерами и остановилась под деревьями рядом с «рено». Я постаралась придать себе обыкновенный, неприметный вид. Нагнулась погладить собаку, чтобы спрятать лицо. Из машины вывалилась молодая семья и направилась в мою сторону. Непохоже, чтобы они имели что-нибудь общее с Крис. Им было жарко, они устали и были не в духе. Облегчение у меня быстро сменилось паникой: а вдруг они узнают меня по фотографиям в английских газетах! Я не поднимала головы, пока они не вышли из кафе и не перешли через улицу к своей машине. Краем глаза я видела, как они отъезжают.
Вдруг за дорогой, на пыльной площади я уловила какое-то движение, не имеющее отношения к игре в кегли. В тени дерева укрывался человек. Я поняла, что это он, поняла мгновенно. Наверное, он ждал в одной из припаркованных машин. Должно быть, он был там еще до того, как я подъехала. Он был молод, около тридцати, длинные, светлые волосы, белая рубашка и легкие хлопковые брюки. Он не шевелился, просто стоял там, под деревом, и наблюдал за кафе. Я притворилась, что от нечего делать смотрю на перекресток, а сама все время следила за ним. Он начинал злиться. Еще минута, и он сдастся, подумала я. Он посмотрел на часы. Я тайком бросила взгляд на свои: три двадцать пять. Он подождет до половины, решила я, а затем уйдет. И оказалась права. Он стоял, засунув руки в карманы, поддевая носком пыль, и вдруг пнул ногой дерево и перешел в густую тень, направляясь к машине, оставленной у церкви.
Уф, я вздохнула с облегчением. Но это чувство облегчения было недолгим, потому что проблема была не разрешена, а только отложена на время. Я оставила на столике 20 франков и побежала через дорогу. Видимо, хотела остановить его, не дать ему уехать, но опоздала. Он уже выруливал на улицу. Я, наверное, могла бы еще остановить его, да смелости не хватило. Я стояла и беспомощно смотрела, как он движется в сторону указателя на Сен–Жульен. Вполне можно было догнать его, но это же смех, да и только. Так разве что в кино поступают. С другой стороны, если я не поговорю с ним, то, скорее всего, он объявится в замке в поисках Крис.
Я помчалась к «рено», завела двигатель и поехала через площадь. Разболелась голова. В воздухе витала тревога. Я опустила все стекла, чтобы устроить сквозняк, но прохладный ветер не попадал в машину, и я сидела в безвоздушном вакууме, как будто на голову надели стальной обруч. За городом на перекрестке я заметила его голубой «БМВ». Я решила, что это он, хотя мне не хватило ума запомнить его номер. После перекрестка дорога петляла, спускаясь к реке, и хотя я здорово отстала, на ленте асфальта впереди время от времени мелькала между деревьями голубая машина. Я почти догнала его, когда мы добрались до главного шоссе на Сен–Жульен. И вдруг я глупо потеряла его из виду. Он обогнал фуру. Когда и мне, наконец, это удалось, между нами уже было две грузовых машины, несколько легковых и трактор. Я обогнала трактор и один из грузовиков, но слишком поздно: он был уже далеко впереди. Он мог бы оказаться на полпути к Фижаку, пока бы я доползла до Сен–Жульена. Медленно объехала площадь, разглядывая голубые машины в надежде, что он надумал здесь остановиться, но день был рыночный, и голубых машин было хоть пруд пруди: они стояли на улицах бампер к бамперу, они заполонили всю округу. Голова у меня уже раскалывалась от боли. Сквозь люк в крыше машины солнце било прямо мне в затылок, и я была вся мокрая от жары и волнений. Хотелось что-нибудь разбить. Честно говоря, я не знала, что предпринять.