Лгунья
Шрифт:
И поехала домой.
Франсуаза несла вахту у ворот.
— Хорошо провела день? – крикнула она, когда я подъехала.
— Нормально.
— Твоя подруга надолго сюда приехала?
— Не знаю. Прости, у меня голова болит. Она изо всех сил проявляла заботу. Настояла на том, чтобы позвать tante Матильду, которая откинула мне волосы и пощупала лоб.
— Перегрелась, – сказала она. – Тебе нужно отдохнуть.
Они вдвоем помогли мне добраться до моей комнаты, согнав с кровати кошку. Откинули покрывало и задернули занавески. Скорей бы они ушли. Отстаньте, оставьте меня в покое,
Наконец, когда мои нервы были уже на пределе и вибрировали, готовые лопнуть, они решили, что могут уйти. Они страшно медленно и беззвучно ступали на цыпочках по дощатому полу. Полжизни потребовалось им, чтобы закрыть дверь. Мой единственный счастливый день казался теперь детской сказкой, одной из тех сказочек, которые призваны убедить малых деток, что, несмотря на свидетельские показания очевидцев, их жизнь полностью лишена опасностей. Вот тебе милая, простенькая штучка, говорит сказка, она поможет тебе попадать из одного дня в другой. Мы называем ее реальностью. Смотри прямо на нее, не отрываясь, не задавая вопросов, и у тебя будет все в порядке.
Когда-то, давным–давно – это уже другая сказка, и я снова начинаю ее своими любимыми словами, – когда-то, давным–давно, жили–были три сестры. И что дальше? А не знаю. Одна из них умерла, вот и все, что мне известно. Вторая лежала на кровати с пульсирующей болью в голове и раздумывала, что делать, потому что в результате ее пассивности, вызванной страхом, человек по имени Мэл мог в любую минуту сорвать с нее маску. А где третья сестра? Нельзя же рассказывать сказку без нее. Так не годится. Разве может сказка хорошо кончиться без третьей сестры?
Несмотря на головную боль, я честно пыталась найти решение. Нет, правда пыталась. И пришла к выводу, что самый простой и логичный выход – это перестать быть Крис Масбу, сразу и бесповоротно. В конце концов, меня же никто не заставляет быть ею, у меня нет никаких обязательств. Мне так было удобно эти два дня, но теперь становилось ясно, что все это шито белыми нитками: быть Крис уже не безопасно. Я не обязана быть Крис. И не обязана быть Маргарет Дэвисон. По крайней мене, мне так казалось. Я могла быть кем захочу. Хоть человеком без имени, если угодно. Имя выделяет человека. А я принципиально не хочу выделяться.
Посему я встала и выбрала из двух чемоданов тот, что покрепче. Все, что мне нужно, – это смена одежды и умывальные принадлежности. Путешествуем налегке, сказала я себе. Все лишнее – за борт. Вот и весь секрет. В этом суть моего единственного счастливого дня: двадцать четыре часа без всякого багажа. Только так и можно жить – всякий раз начиная с чистого листа, без имени, без прошлого, без связующих нитей с кем бы то ни было. Это будет довольно просто, думала я, – раздобыть временную, нелегальную работу где-нибудь в прибрежном отеле. Я могу заправлять кровати. Могу подметать полы. Жить в дешевой комнатке с облезлыми ставнями, смотреть на море,
Я закрыла чемодан и крепко затянула веревку. Подумала, может, написать записку, но ручка, которую я нашла в сумке Крис, не писала. Я как раз трясла ее, когда в дверь постучали.
— Мари–Кристин? – Это был дядя Ксавье.
— Входите, – машинально проговорила я.
Он стоял в дверях, в рваном синем комбинезоне и полосатой рубашке.
— Тебе звонят.
Я сначала не поняла. Страшно растерялась. Идиотка, подумала, что это Тони. А кто еще? Мне никогда не приходило в голову, что Крис могут позвонить по телефону. Почему-то я посчитала, что она живет в эдаком удобном вакууме. И что внутри этих стен – очередное заблуждение – я волшебным образом оказалась недосягаема для реального мира.
— Какой-то Мэл, – сказал дядя Ксавье.
— Мэл? – переспросила я. У меня пересохло во рту.
— Говорит, что он твой друг.
— Да, – сказала я. – Да. Скажите ему… – голова у меня работала быстро, – скажите, что я больна. Скажите, что не могу ни с кем говорить.
Дядя Ксавье смотрел на меня очень пристально.
— Это от него ты убегаешь? – спросил он. – Это тот самый человек, о котором ты говорила?
— Да, – вцепилась я в это объяснение, так кстати подвернувшееся. – И я совершенно не хочу с ним разговаривать. Ну, пожалуйста!
Дядя Ксавье нахмурился.
— Я с ним разберусь, – сказал он.
Я ходила из угла в угол, грызя ногти. Спустя десять минут он вернулся.
— Он тебе не подходит, – провозгласил он. – У него водянистый голос. Кто он такой? Мне не понравилось, как он разговаривал. И что ты делаешь с чемоданом?
— Ничего, – поспешно ответила я.
— Ты должна лежать. Как голова, болит?
— Нет, – сказала я. – Мне уже лучше.
— Хорошо, – сказал он, – потому что я хочу пригласить тебя куда-нибудь поужинать. Но если у тебя нет настроения…
Я сразу сказала «да», не дав ему закончить. Да, сказала я, у меня очень даже есть настроение. Голова совсем прошла, сказала я. Она и вправду прошла. Прошла, как только дядя Ксавье избавил меня от проблемы с Мэлом. Да, сказала я, ужин – прекрасная идея. В конце концов, говорила я себе, не столь важно, сейчас я уйду или утром, правда? Подумаешь, еще одна ночь. А может, и убегать не стоит, раз дядя Ксавье убедил Мэла, что я недостаточно здорова, чтобы с ним увидеться. В любом случае нет необходимости принимать решение немедленно. Сейчас главное – решить, что надеть вечером. На это я потратила дикое количество времени. Примерила изумрудно–зеленое платье Крис.
На нем оказались разрезы по бокам. Не слишком ли оно молодежное для тридцатишестилетней женщины, которая всегда была толстушкой? Вдруг я буду смешно в нем смотреться… В конце концов, я себе сказала: ну и пусть смешно, какого черта. Вполне подходящий наряд для стройной девушки тридцати двух лет. На этом платье я и остановила свой выбор. Косметикой пользоваться я до сих пор не решалась, зато вымыла голову, сделала прическу и щедро побрызгалась духами Крис.
— Да ты просто красавица, – сказал дядя Ксавье, когда я спустилась в холл.