Либеральные реформы при нелиберальном режиме
Шрифт:
Ограничения на выход, продажу или обмен в эпоху после освобождения крестьян
Если издержки чересполосицы, переделов и семейной собственности были существенно выше, чем выгоды, возникает вопрос, почему же сами крестьяне не изобрели средств для исправления ситуации? Причиной, вероятно, были установленные государством правила, ограничивавшие возможность крестьян совершать торговые операции с землей, а также некоторые трансакционные издержки (скажем, на проведение переговоров с многочисленными соседями), которые сводили на нет все усилия в этом направлении. Я не утверждаю, что большинство крестьян было активно заинтересовано в радикальном изменении своих прав собственности. Но картина того, насколько далеко зашло правительство в политике сковывания мобильности земли и труда, помогает понять, чт'o видели перед собой Столыпин и другие реформаторы.
По закону каждая община после отмены крепостного права должна была выплачивать государству «выкупные платежи», в значительной мере покрывавшие государственные расходы на погашение облигаций, выпущенных для компенсации дворянам за земли, перешедшие к крестьянам в результате ликвидации крепостного права. Если до реформы крестьянский труд был собственностью помещиков, то теперь он де-факто стал собственностью общины и залогом ее способности вносить выкупные платежи. Конструируя права собственности крестьян на выделяемую им землю, государство стремилось минимизировать свои риски как кредитора. Государство связало круговой порукой как наследственные, так и передельные общины. Оно заперло крестьян в общинах рядом мер, мешавших крестьянину не только продать или обменять свою землю, но даже просто выйти из общины и освободиться от соответствующих обязательств. Тем самым государство не только обеспечивало фискальные
126
См., напр.: Kerans, 307.
Чтобы выйти из передельной общины и освободиться от фискальных обязательств перед государством, крестьянин должен был не только отказаться от надельной земли, но и уплатить половину выкупных платежей и получить согласие общины взять на себя ответственность за оставшуюся половину [127] . Таким образом, после крестьянской реформы ему приходилось выкупать себя из общины точно так же, как до нее он мог выкупить себя из крепостной зависимости. Если стоимость его земельного надела была достаточно высока, были некие шансы на взаимовыгодную сделку с общиной, но даже при этом обязательство выплатить половину было бы значительным препятствием, учитывая неразвитость рынка ссуд и невозможность взять кредит под залог будущего труда. Чтобы выйти из общины с наследованием земельных наделов, надо было либо выплатить всю сумму причитающихся на домохозяйство выкупных платежей, либо найти кого-то, кто согласен был взять себе землю и обязательства по выкупным платежам, т. е. от земли приходилось отказываться. Подобная сделка могла состояться лишь при условии, что продуктивность надельной земли была существенно выше обязательств по выкупным платежам.
127
Robinson, 75–76; Watters, 140. Поскольку было необходимо единодушное одобрение, можно предположить, что за выход приходилось платить больше 50 %. В 1889 г. появилась возможность обжаловать отказ общины дать согласие на выход у земского начальника. David A. J. Macey, “Government Actions and Peasant Reactions during the Stolypin Reforms,” in New Perspectives in Modern Russian History, ed. Robert B. McKean (1992), 162.
Ну и в довершение всех этих ограничений, молодые могли покинуть деревню только при наличии паспорта, который мог быть изъят властями по просьбе главы семьи [128] . Понимание «семьи» было таким, что это правило было гораздо более сковывающим, чем может показаться, – ни достижение сыновьями совершеннолетия, ни смерть отца при наличии нескольких сыновей не вели автоматически к выделению новых «семей». В случае смерти отца новым главой семьи чаще всего становился старший из братьев [129] . А поскольку в передельной общине уход сына оборачивался сокращением надела при очередном переделе, главы семей были заинтересованы отказывать молодым в паспортах [130] . Можно было бы предположить, что заинтересованность была не очень сильной, потому что после передела количество земли на одного работника осталось бы предположительно тем же самым вне зависимости от того, ушел кто-то из семьи или нет. Возможно и так, но с увеличением численности семьи косвенные выгоды положения главы семьи, о которых мы будем говорить ниже, по-видимому, повышались. Эти ограничения, разумеется, не означали, что в своих деревнях крестьяне были заперты как в тюрьме. Даже в условиях крепостного права многие жили в городах или по крайней мере наезжали туда на заработки. Исследование, проведенное в середине 1850-х годов, показало, что в пяти центральных губерниях почти четвертая часть взрослых крестьян мужского пола имела паспорта или «билеты» (более краткосрочные разрешения на свободу передвижения), дававшие право отсутствовать в деревне на срок до трех лет [131] . После отмены крепостного права миграция в города только выросла, поскольку города, разраставшиеся в это время в России быстрее, чем в других странах, нуждались в рабочих руках [132] . При всех реальных возможностях обходить такого рода ограничения, подобные правила никак не способствовали тому, чтобы крестьяне чувствовали себя независимыми, самостоятельными людьми, и не облегчали им перехода к работе в развивающейся промышленной экономике.
128
Macey, “Government Actions and Peasant Reactions,” 118.
129
См., напр.: Rodney D. Bohac, “Peasant Inheritance Strategies in Russia,” Journal of Interdisciplinary History 16 (1985): 23, 27.
130
Alexander Gerschenkron, “Agrarian Policies and Industrialization, Russia 1861–1914,” in Alexander Gerschenkron, Continuity in History and Other Essays (1968), 194.
131
Boris B. Gorshkov, “Serfs on the Move: Peasant Seasonal Migration in Pre-Reform Russia, 1800–1861,” Kritika I (Fall 2000): 627, 635–637. Исследование проводилось в Ярославской, Костромской, Московской, Тверской и Владимирской губерниях.
132
Gregory, Before Command, 51.
Сходные ограничения испытывали и крестьяне, задумавшие продать свою землю и уйти из общины, т. е. стремившиеся получить стоимость надельной земли. Правила были чудовищно сложны, а в некоторых случаях они были неодинаковыми в разных губерниях. Поэтому предлагаемый ниже краткий очерк ситуации хоть и может показаться избыточно детальным, на деле является чрезмерной схематизацией. Сначала мы рассмотрим общины с наследуемыми наделами, а потом передельные.
До 1882 г. крестьянин, имевший наследуемый надел, мог передать его любому, кто соглашался принять на себя оставшийся долг по невыплаченным выкупным платежам [133] . Поскольку в первые годы после отмены крепостного права величина обязательств зачастую превосходила стоимость надела, желающих заключить такую сделку было немного. В 1882 г. государство создало еще одну помеху, отказав в регистрации сделок по передаче наделов, в силу чего покупатель не мог получить законного права собственности на землю [134] . В 1893 г. было добавлено еще одно ограничение – теперь купить землю мог либо член общины, либо тот, кто соглашался стать членом общины [135] .
133
Robinson, 73.
134
Ibid., 112–113.
135
Закон 14 декабря 1893 г., ст. I (2), 3 Полное собрание законов, № 10151; Robinson, 113; Беккер С. Миф о русском дворянстве: дворянство и привилегии последнего периода императорской России. М., 2004. С. 111.
В общине с наследуемыми наделами крестьянин мог свести свои полоски в единый участок земли только с согласия всех, кто мог быть задет таким объединением надела [136] . Требование было вполне разумным, поскольку защищало интересы собственников, но из-за большого числа полосок достичь согласия всех участников было делом нелегким. Впрочем, посредством серии успешных обменов можно было постепенно объединять разбросанные полосы в один участок, что позволяло постепенно уменьшать чересполосицу, особенно в Восточной Белоруссии и на Украине, где преобладали общины с наследуемыми наделами [137] , причем даже несмотря на то, что все эти обмены не имели надежного законного основания [138] . Закон предусматривал также возможность коллективного объединения наделов, т. е. возможность покончить
136
Беккер. С. 119–120.
137
Дякин. С. 24; Mironov, The Social History of Imperial Russia, 536. [См. Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи. М. 1999.].
138
Pallot, Land Reform in Russia, 89–90.
139
Robinson, 72.
В передельной общине производить перенос и объединение было еще труднее, и пореформенное законодательство только усугубило трудности. Формально перенос участка был возможен с согласия схода, но перспектива передела создавала слишком большой риск для покупателя: при ближайшем переделе все, им полученное, могло быть потеряно [140] .
Сразу после освобождения крестьянства существовало два способа вырваться из клетки – индивидуальный и коллективный. В соответствии со ст. 165 закона об Освобождении, бывший крепостной (кроме государственных) мог изменить статус своего надела и сделать его наследуемым или добиться его нарезки одним участком, либо получив согласие общины, либо полностью выплатив свою часть выкупных платежей [141] . Очевидно, что лишь немногие крестьяне были в состоянии единовременно погасить долг по выкупным платежам [142] . Впрочем, 14 декабря 1893 г. правительство приняло закон, закрывший даже и эту лазейку. В соответствии с этим законом, в любой момент до окончательного погашения долга по выкупным платежам (т. е. до погашения долга всей общиной), бывший крепостной мог досрочно погасить свой долг только с согласия схода [143] . С момента отмены крепостного права, т. е. с 1861 г., до начала столыпинских реформ в 1906 г. лишь около 150 000 семей перевели свои наделы в разряд наследуемых, еще меньшее число хозяйств осуществило консолидацию своих наделов [144] . А утвердив положение о том, что даже наследуемые наделы могут быть проданы только настоящим или будущим членам общины [145] , закон резко ограничил возможности продажи земли даже теми крестьянами, которые сумели сделать свои наделы наследуемыми.
140
Ibid., 75.
141
См. ст. 165 второго из трех законов от 19 февраля 1861 г. об освобождении крепостных, «Положение о выкупе крестьянами, вышедшими из крепостной зависимости, их усадебной оседлости и о содействии правительства к приобретению сими крестьянами в собственность полевых угодий» (текст см. в приложении). См. также: Gershenkron, “Agrarian Policies,” 186–187.
142
Robinson, 71, 119. Странно, но существовало толкование требования о погашении выкупных платежей, в соответствии с которым требовалось в один раз выплатить всю изначальную сумму выкупных платежей, независимо от уже произведенных промежуточных выплат, но эта странная интерпретация была отброшена в 1882 г. См.: Gershenkron, “Agrarian Policies,” 219.
143
Закон 14 декабря 1893 г., ст. II; Robinson, 119.
144
Robinson, 119–120.
145
Закон 14 декабря 1893 г., ст. I, п. 2.
Как и общины с наследуемыми наделами, передельные общины могли коллективно осуществить объединение наделов и покончить с чересполосицей. Сход двумя третями голосов мог придать земле статус наследуемой [146] , а потом, также двумя третями голосов, пройти весь путь до ликвидации чересполосицы. Но даже не столь радикальный коллективный переход к наследуемым наделам явно был редкостью, и создается такое впечатление, что крестьяне не вполне понимали смысл этого изменения, которое навсегда избавляло их от дальнейших общинных переделов [147] .
146
Christine D. Worobee, Peasant Russia: Family and Community in the Post-Emancipation Period (1995), 27–28.
147
Ibid.
В описаниях юридических препятствий для купли-продажи земли ситуация, скорее всего, чрезмерно драматизируется. Еще и до освобождения крепостные имели возможность арендовать землю и даже покупать и продавать ее, при условии согласия на то помещика и общины [148] . В конце концов, общины имели полномочия манипулировать интересами посредством частичных переделов; так что вполне возможно, что крестьяне могли, заручившись согласием общины, покупать и продавать землю, прикрывая все эти операции авторитетом общины. Во всяком случае, это правдоподобное объяснение некоторых судебных дел [149] .
148
Прокофьева Л. С. Крестьянская община в России во второй половине XVIII – первой половине XIX в. (на материалах вотчин Шереметьевых). Л., 1981. С. 96—126.
149
Burbank, Russian Peasants Go to Court, 97—101.
Принято говорить, что при всех недостатках передельной общины она открывала возможность для устранения чересполосицы – объединения участков на основании решения схода [150] . На эту идею опирается критика в адрес столыпинских реформ: облегчив перевод земель в разряд наследуемых и покончив с переделами, они затруднили объединение участков. Мы будем говорить об этом в связи с самими реформами, но даже для дореформенного периода это чрезмерное упрощение.
В принципе, в случае чересполосицы всегда открыты два пути к укрупнению земельных наделов: посредством коллективного, квазиполитического волеизъявления или в ходе последовательно осуществляемых двусторонних или многосторонних обменов. Фактически закон позволял наследственным общинам коллективно объединяться на основании решения двух третей голосов (по аналогии с передельными общинами); другое дело, что в законе не было прописано, как именно следует проводить укрупнение участков, и это в равной мере относилось к передельным общинам. Несмотря на этот пробел в законе, укрупнение участков проводилось, но почти исключительно в северо-западных губерниях в деревнях с наследуемыми наделами [151] . Тот факт, что стихийные процессы укрупнения участков осуществлялись преимущественно на наследуемых землях, может быть свидетельством того, что наследуемость здесь чему-то помогала, но, возможно, все дело просто в том, что в этих районах влияние рынка сказалось раньше и было более сильным. И уж во всяком случае это говорит о ложности идеи, что передельным общинам было почему-то проще преодолевать чересполосицу. Собственно говоря, нам неизвестны примеры того, чтобы укрупнение участков и ликвидация чересполосицы происходили благодаря возможностям передельной общины [152] .
150
См., напр.: Pavlovsky, 84; Министерство экономического развития и торговли. Аграрная реформа Петра Столыпина. <http:// www.economy.gov.ru/stolypin.html> (18 июня 2002); Volin, 92.
151
Кофод. 50 лет в России. С. 162–169, 134–142.
152
См.: Yaney, The Urge to Mobilize, 173–174, n. 21.