Liberte
Шрифт:
Постепенно с прослушиванием этих бредней, по мере того как рос градус идиотизма нас то и дело пробивало на истерический смех. Однако Малькольм одними смешками не ограничился. Дождавшись повтора приглянувшейся ему передачи он в унисон записи принялся, гримасничая сокрушаться и причитать:
– Горе мне, горе!
– скрежеща и булькая выкрикивал он под наш с Ральфом общий смех.
– Mein kleiner Kinder! (с нем.: мои маленькие дети) Мои горемычные детишки, бедные мои деточки!
– кривясь от притворной смеси скорби и умиления он загибал свои пальцы, - малышка Гретель, малютка Гензель и крошка Цахес. О, моя злосчастная супруга,
Уморительно закатывая вверх белки своих глаз, он восклицал, бессовестно смешивая между собой языки:
– Мои старенькие родители. Vater und Mutter. (с нем.: отец и мать) Как же вы теперь без меня, zwei faulen Stumpf! (с нем.: два гнилых пня)
То, что мы находили исполняемую Малькольмом сценку забавной думаю достаточно ярко отражало на тот момент наше не вполне нормальное и уравновешенное психическое состояние. Впрочем, думаю, вполне естественное в сложившихся вокруг нас обстоятельствах.
Откликнувшись на издаваемые нами взрывы хохота в дверном проёме появился Джордж и принялся недоумевающе с укоризной поглядывать на нас, тщетно пытаясь понять причину нашего бурного и беспричинного с его точки зрения веселья. Завидев его Малькольм широко распахнул навстречу к нему руки призывая в свои объятья.
– Голубка моя, - обратился он к Джорджу, неимоверно оскаливая при этом свою рожу и топорща остатки губ, - позволь мне на прощание поцеловать тебя.
Живость с которой отпрянул от него Джордж исторгла из нас новый безудержный приступ истерического смеха.
– Дорогая!
– закричал ему вслед Малькольм, - Куда же ты? Всего один последний прощальный поцелуй!
Но опрометью рванувший от него Джордж практически тут же скрылся из виду и Малькольму не оставалось ничего другого кроме как кричать ему вслед в опустевший проход, заставляя нас сгибаясь в животах хохотать до колик:
– Умоляю, милая! Заклинаю тебя позаботься о наших крошках. Постой любимая куда же ты. Неужто ты не узнаёшь меня ведь это я всё тот же твой Майки. Вернись, любовь моя!
По инерции я ещё лыбился, но в душе мне было совсем не смешно. Кажется, разыгранная перед нами Малькольмом сценка была некоей сатирической проекцией постигший его в реальности жизненной трагедии, горькие воспоминания о которой всё ещё неизбывно терзают ему душу. Трагедии, которую Малькольм успешно до сего времени скрывал за нарочитой грубостью и бравадой. Мы же поневоле стали свидетелями его внутренних переживаний и его слабости. Резко смолкнувший поблизости от меня Ральф пришёл видимо к тому же выводу что и я. Прежде бурное веселье и гомон сменились гробовым молчанием. Малькольм завис у выхода из командного пункта спиной к нам. Чувствуя настоятельную необходимость сказать ему что-нибудь ободряющее, я произнёс:
– Не стоит Малькольм. Время лечит.
Не оборачиваясь к нам, он произнёс:
– И в итоге дарует самое лучшее из своих лекарств - смерть. Ты чертовски прав, приятель! Особенно теперь, когда мы так близки к принятию этого чудодейственного (всесильного) эликсира.
Сказав это, он обернулся, и я готов поклясться, что разглядел непривычный доселе блеск в его глазах. Лучше бы я промолчал.
***
Напрасные призывы к сдаче и бесплодные попытки наладить с нами двустороннюю связь предпринимались ровно одни сутки. Не знаю, как в других местах, но из нашего квадрата отклика федералы не получили. Так и не дождавшись никакой ответной реакции противник перешёл к штурму наших позиций. По всему было видно, что теперь за нас решили взяться всерьёз.
Вначале осторожно как бы ощупывая лежащее перед ними неизведанное и полное опасностей пространство тральщики выпустили разведывательные беспилотные летательные аппараты. Отключив автоматическое управление оборонным комплексом, Ральф, ничего не предпринимая, замер безучастно наблюдая, как стремительно разлетаются дроны, как вслед за ними вглубь охраняемой нашим объектом зоны неспешно малым ходом продвигается тральщик, изредка отстреливающий обнаруженные дронами ловушки и выжигающий одиночные мины. Только интуитивное осознание того, что Ральф не впал в кататонический ступор и его мнимое оцепенение никак не связано с испытываемым всеми нами ощущением неумолимо надвигающейся катастрофы удержало меня от необдуманных резких слов в его адрес о которых мне впоследствии пришлось бы горько сожалеть. Как ни странно, но на объекте Сигма-8 также, как и мы попавшем под удар тоже не предпринималось никаких ответных действий. Длилось бездействие Ральфа достаточно долго и окончилось неожиданным образом для всех нас. Выйдя на общий для объектов нашего квадрата канал связи Ральф отдал распоряжение:
– Переключаю всё управление на себя. Объект Сигма-8 подготовиться к эвакуации. Звеньям объектов Сигма-2 и Сигма-4 полная боеготовность. До особого распоряжения всем объектам сохранять режим радиомолчания.
Малькольм от удивления изогнул бровь у меня же и вовсе глаза поползли на лоб. Впрочем, если вдуматься хорошенько я был должен, нет просто обязан ещё раньше сам догадаться о этом вместо того, чтобы воспринимать как должное регулярно стекающиеся к нам данные от других объектов нашего квадрата. Ведь даже систематически поступающие запросы на участие в совместных боевых вылетах, ставящие нас в более привилегированное положение по отношению с другими лётными командами, я внутренне обосновал авторитетом Ральфа игнорируя кажущееся теперь таким простым и очевидным объяснение. Поразительно как я мог быть так слеп не замечая того, что в полномочия Ральфа входит координирование и общее руководство всеми девятью объектами нашего квадрата. Судя по реакции Малькольма, я был не одинок в своём заблуждении. Для Джорджа вновь открывшийся факт так и остался незамеченным. Закусив до крови верхнюю губу он круглыми от ужаса глазами вперился в центральный монитор. Сдаётся мне он даже не слышал ничего из происходящего вокруг него в этот момент.
Дроны ринулись вперёд и пошли частым гребнем прочёсывая раскинувшееся перед ними пространство. Тут Ральф и нанёс свой первый идеально точный и выверенный удар. Активировав прицельное подавление канала связи с беспилотниками он в один миг отключил от них операторов. Лишённые внешнего дистанционного управления и превращённые в неконтролируемые груды металла беспилотники продолжили своё бесцельное движение по ранее заданной им траектории. Тральщики потеряли свои первые дроны, мы остались без нескольких датчиков слежения и периферийной станции радиоэлектронной защиты. Так начался бой конечной ставкой в котором были наши жизни.
Со стороны происходящее было похоже на компьютерную игру с чудовищными непостижимо сложными правилами, в которой Ральфу ежесекундно приходилось контролировать огромное поле боя, анализировать постоянно изменяющуюся ситуацию и умудряться противопоставлять массированному натиску противника наши слабые ответные контрмеры. Расставленные нами сети были рассчитаны на мелкую дичь и не являлись для тральщиков существенной преградой. С лёгкостью принимая взрывы мин на свои мощные щиты, отстреливая ловушки, выжигая датчики слежения и подавляя скрытые ракетные комплексы, они неумолимо прорывались вперёд, проделывая в нашей обороне огромные зияющие бреши, но при всём своём разрушительном воздействии благодаря мастерству Ральфа враги оставляли за собой необнаруженными и недобитыми элементы нашей повреждённой, но не до конца уничтоженной защиты.