Лица
Шрифт:
— С тебя довольно. Перевязку я сделаю сам.
Жени сделала шаг назад и почувствовала дурноту.
Результаты биопсии поступили еще до того, как Чарли покинула реанимационную — никакого признака злокачественной опухоли. От облегчения Жени ощутила слабость, но в следующую секунду принялась себя упрекать, что нанесла подруге ненужную травму.
Макс понял ее состояние:
— Ты все правильно сделала, — гаркнул он на нее.
— Спасибо, — но она чувствовала себя виноватой.
Доброкачественная киста — частое явление в подкожной жировой прослойке. Нужно было слушаться
Когда через несколько часов Жени пришла навестить Чарли, та уже оправилась от наркоза и лежала в своей палате, укутанная бинтами, как куколка, что заранее и пообещали Т.Дж.
— Спасибо, — проговорила она. — Макс мне все рассказал про кисту.
Черт возьми, подумала Жени, зачем после всего беспокоить Чарли?
— Я не послушалась его совета. И не прислушалась к мнению, более справедливому, чем мое. Его мнению.
— Он сказал, ты дралась, точно тигрица за своего тигренка.
— Видишь ли, — Жени окинула взглядом забинтованную голову, — наверное, нельзя оперировать друга. Требуется большая отстраненность.
— К дьяволу отстраненность. Ты, может быть, спасла мне жизнь. И разве нельзя добавить в хирургию каплю любви?
Прежде чем Жени успела ответить, Чарли снова погрузилась в сон. Она задумалась над вопросом и поняла, что любовь в первую очередь и привела ее в медицину. Любовь или потребность любви к отцу. Ее давнишней мечтой было восстановить его лицо. А вместо этого она только что сделала подтяжку здоровому человеку — своей подруге. Разве это не одно и то же? Нет, она знала, что мечта остается мечтой. Она знала, что отец где-то жив — Пел уверил ее в этом. А если жив, значит, живет калекой. И мечта должна получить разрешение: либо ее руками, либо смертью.
Выздоровление Чарли шло не так быстро, как надеялась Жени, но все же нормально. Массивную повязку сняли через сорок восемь часов, и Жени заменила ее на другую, более легкую, еще на двенадцать.
Т.Дж. сделалась любимицей палат и прекрасным психологом. Она переходила от койки к койке и несла с собой обувную коробку с бумажными фигурами. И те пациенты, кто чувствовал себя достаточно хорошо — а таких было большинство, другие же просто бодрились, когда к ним подходила шестилетняя девочка — начинали игру с Т.Дж., придумывая с бумажными персонажами маленькие драмы. С неосознанной мудростью и просто потому, что так было смешнее, девочка предоставляла мужчинам решать, кто есть кто, и давать всем имена. Но если ветеран отказывался или у него не получалось, она доставала фигурку из коробки и говорила:
— Это ты, — остальное складывалось проще: женский персонаж оказывался матерью, женой или сестрой.
Минут на пятнадцать девочка и солдат погружались в игру. Ее тема часто была — возвращение домой. Мать плакала. Жена говорила: «Как ты плохо выглядишь. Я ухожу от тебя» или что-то вроде этого. Иногда куклу-мальчика называли по имени больного и тогда играли в детство или юношество до того, как он ушел на войну.
Макс с восторгом поддержал игру:
— Ребенок берет их за живое, — говорил он Жени. — Заставляет выпустить
Жени заметила, что Макс не упускал ничего, что могло бы принести пользу его ребятам. Он спасал им конечности, которые другие хирурги ампутировали бы не задумываясь. Умудрялся находить надежду, где, казалось, не было никакой. И он был достаточно мудр, чтобы позволить ребенку себя учить.
Чарли провела в клинике лишний день, но Т.Дж. все равно была расстроена. Она полюбила свою работу и хотела бы ее продолжать. И когда Макс предложил, чтобы Жени приводила ее каждое утро с собой, приняла это с восторгом. Уговор был такой: девочка остается в клинике не больше двух часов, а потом, если никто из сотрудников не может отвезти, Макс за свой счет отправляет ее на такси.
И вот каждое утро Т.Дж. и Жени уезжали на работу вместе, оставляя Чарли спокойно отдыхать примерно до десяти часов. Но дважды она ездила с ними, снимать швы.
Жени только приступила к работе и занялась передними швами, как ее позвали к телефону. Сестру так поразило имя звонящего, что она решилась оторвать ее от дела.
— Дэнни Ритко, — сестра почти задохнулась. — На проводе Дэнни Ритко. Он хочет говорить с вами.
— Скажите, я не могу подойти. И пожалуйста, больше так не врывайтесь.
— Хорошо, доктор, — ответила сестра, которая обычно называла ее Жени.
Руки Жени не дрогнули, когда она снимала последние стежки. Чарли тоже ждала, пока подруга не кончит работу.
— А как ты думаешь, что он хотел?
— Не могу себе даже представить, да и нет в этом никакого смысла.
Лампочка все еще горела в ее аппарате. Она потянулась и осторожно подняла трубку. Дэнни так и не дал отбоя.
— Пожалуйста, помоги, — просто начал он, как только заслышал ее голос.
— Чем?
Они снимали пробы для телесериала по его «Космической любви». Трюки не были как следует подготовлены. Петарда рванула прямо в лицо их ведущему актеру Элиоту Хантеру и повредила правую щеку и висок.
— Отвези его в больницу, — посоветовала Жени.
— Да. Но окажут ли ему надлежащую помощь? Ведь это верхняя часть черепа — твоя специальность.
— И другие пластические хирурги могут выполнить такую работу.
— Но их может не оказаться в госпитале, когда мы туда прибудем. У нас здесь маленький самолетик, и за час на нем можно долететь до Монтерея. Он в ужасном состоянии, Жени. Лицо — это его будущее. И мое тоже. Тут нужны лучшие руки.
— Не думаю, чтобы Макс согласился.
— Пусть он ничего не знает. Мы не намерены ничего афишировать.
— Ах вот как, — проговорила Жени.
— Это еще не все. Произошел несчастный случай, а ведь ты — врач. Я хочу, чтобы Элиотом занимался лучший специалист в штате. Назови цену.
— Но у нас нет… — Жени запнулась. — И никаких ограничений?
— Никаких.
— Подожди, — она побежала разыскивать Макса. Его реакцию нетрудно было предсказать.
— К черту трахнутых актеров! К черту одолжения!