Личное счастье
Шрифт:
– Ну, – с улыбкой отмахнулась Зина, – а мне-то и не нужно ничего.
И вдруг, сказав это, она почувствовала, что и в самом деле ей ничего не нужно. Неужели она могла бы надеть эти узконосые туфли с уродливым каблучком или эту пышную прозрачную ночную рубашку? А занавески у них еще хорошие, и к тому же их сшила из полотна мама. Неужели Зина снимет мамины скромные красивые полотняные шторы и повесит какой-то дрянной тюль!
– Нет, нет, – повторила она, – ничего, ничего мне не нужно. И даже не хочется ничего!
– Ну уж новые краски-то, наверное, хочется, – сказал отец, покосившись на нее. – Вот
Против этого соблазна Зина устоять не могла, и ящичек с красками перешел в ее сумку.
Дома Зина все покупки любовно разложила по местам. И в этот вечер все – то отец, то Зина, то Антон – не раз доставали из комода и из шкафа обновки и снова любовались ими.
После чая Зина села рисовать новыми красками. Почему-то вспомнился далекий-далекий день, когда она с подругами шла по лесу, собирая букеты из желтой и оранжевой осенней листвы. Вот и встал этот лес на кремовом листе слоновой бумаги, встал далекий, волшебный, счастливый – ведь это было в то время, когда еще была жива ее мама. А вот и девочки идут. И впереди их дорогая учительница Елена Петровна. И вот четыре девочки делят дубовую ветку: как крепка дубовая ветка, так крепка будет их дружба. Вот они четверо – Зина, Маша, Тамара… А четвертая отошла. Она не хочет давать никаких обещаний, она любит – пока любит. А перестанет любить – никакие обещания ее не удержат. Это Фатьма. Это она, с длинными косами, огорченная и расстроенная, идет одна, в стороне… Глупые детские клятвы! Зачем они были? Фатьма и сейчас с ней, с Зиной, она самый верный ее друг. А где Тамара, которая всех горячее клялась? Тамара стала совсем чужой им всем, она идет по каким-то своим дорогам, ищет какого-то своего счастья, неведомого им всем.
В дверях кто-то позвонил. И, будто вызванная магической силой воспоминания, в комнату вошла Тамара Белокурова.
Зина выпустила из рук папку с рисунком, в глазах ее были изумление, растерянность.
– Тамара! Откуда ты взялась? Ты же уехала!
– Ну уехала. А вот и приехала. Здравствуйте.
Тамара непринужденно поздоровалась со Стрешневым, который сидел с Антоном на диване и рассказывал ему про водолазов. Антону в последнее время что-то грезились водолазы, может, после картины, которую он видел по телевизору. Вот была картина! Там люди, надев ласты и акваланги, разгуливали вместе с рыбами в глубинах моря, и сколько чудес они там видели!
– Ну что тебе водолазы? – смеялся отец. – Ты ведь водолазом не станешь?
– А почему не стану? – нерешительно возражал Антон.
– Ясно почему – потому что трус.
Но Антон не сдавался.
– А ты рассказывай, не отвиливай! Все только трус да трус. А может, осмелею?
– И в затонувший корабль полезешь?
– А может, и полезу. Ты давай рассказывай!
Тамара сразу разрушила спокойную теплую атмосферу. Отец замолчал, он не мог так непринужденно болтать с Антоном при чужом человеке. Антон тоже умолк и, раскрыв во всю ширь свои круглые голубые глаза, уставился на Тамару.
А Тамара, делая вид, что ничего не замечает, прошла к столу и села рядом с Зиной.
– Вот и я. Здравствуй. Ты уж думала, наверное, что больше меня не увидишь? А я вот приехала. И вот пришла – рада или не рада, а я пришла.
Зина покраснела. Она хотела сказать, что очень рада, но не могла. Зина совсем не обрадовалась Тамаре, наоборот, ей было неприятно, что Тамара со своим громким голосом и небрежным разговором нарушила течение их мирного вечера.
Зина что-то пролепетала, но Тамара не слушала ее.
– Пойдем пройдемся, – сказала она, занятая какими-то своими мыслями. – На улице очень хорошо. Мне надо поговорить с тобой.
Зине не хотелось уходить из дому, не хотелось идти с Тамарой.
– А почему же надо идти на улицу? Здесь тоже можно.
– Но мне нужно поговорить с тобой… а не со всеми…
Она покосилась в сторону Андрея Никаноровича. Тот почувствовал себя неловко. Он не знал, как ему обратиться к Тамаре, сказать ли ей «ты» – ведь она подруга его дочери, – или уже нужно говорить «вы» – вон она какая нарядная, на высоких каблуках, с лакированной сумочкой, да еще и в перчатках.
– А чего ж вам убегать? Мы и сами можем уйти.
И они вместе с Антоном поднялись и ушли в спаленку. Зина стала убирать свое рисование. Тамара взяла в руки картинку.
– Что это? Лес какой-то. За грибами, что ли, ходят?
– Это так… – сказала Зина, – одно воспоминание. Как мы ходили в лес с Еленой Петровной…
– А! Это когда мы клялись веткой дуба? Вот-то смешные были!
Зина взяла у нее рисунок и положила в папку.
– А что ж? – продолжала Тамара. – Все-таки эта ветка сыграла свою роль, не правда ли? Вот, например, мы с тобой так ведь и остались друзьями! Ну кто твой лучший друг – разве не я?
Зина, немного растерявшись от такой явной неправды, с недоумением посмотрела на нее. Тамара – ее лучший друг!
Мгновенно вспомнились те страшные, никогда не забываемые дни, когда у нее не стало мамы. Как трудно было опомниться от этого внезапного горя, невозможно казалось вынести то, что случилось! Друзья, подруги окружили ее тогда, помогли устоять, утешали как умели. Кто же являлся к ней каждый день и развлечь, и помочь, и присмотреть за младшими ребятами? Фатьма, в первую очередь Фатьма, которая вовсе не клялась никакими громкими клятвами. И Шура была тогда с Зиной, и Сима Агатова, и Маша Репкина, и Вася, и Андрюшка…
Только не Тамара Белокурова. Ни разу за все то время она не зашла к Зине, никогда Зинино горе не трогало ее. У Тамары всегда были только свои личные дела, и сейчас так же – всегда только свои беды и радости, из-за которых она не видит других людей. И это она, Тамара, оказывается, ее лучший друг!
В молчании Зины Тамара почувствовала упрек.
– А разве нет? Не так? – продолжала она. – Разве не к тебе первой я пришла тогда со своим горем, не к тебе?
– Со своим горем – да, – сдержанно сказала Зина.
Тамаре не понравился ее тон, но ей было не до того, чтобы раздумывать о Зининых настроениях.
– И вот теперь – опять я к тебе же пришла! Не к Симке Агатовой, не к Фатьме же!
– Могла бы и к ним пойти.
– Как это – к ним? Ведь я же твоя подруга!
Зина не хотела ссориться, не хотела ворошить все те горькие минуты, которые ей пришлось пережить из-за Тамары. Ей вспомнилась рука Тамары, белая рука в кружевном нарукавничке, поднятая за исключение Зины из пионеров. Почти единственная рука во всем классе!