Личный демон. Книга 3
Шрифт:
Создание глубин, бесцветно-переменчивое, точно вода, с темной спиной и перламутровым брюхом, с широкими руками-ластами, с извилистым телом морской змеи, колышется, удерживая плечи над волнами, волосы облепляют его сплошной пеленой, незрячие глаза обращены к небу. Оно нюхает воздух, как все слепые ночные твари, поворачивает голову, будто локатор, ловит след чужого присутствия. Ищет Катю.
— Ужас какой, — севшим голосом произносит Катерина. — Мне что, прыгнуть в воду и раскрыть ей объятья?
— Зачем? — недоумевает Денница. — Просто поговори. Пусть она
— А она понимает, что такое «видеть»? Она же слепая, — шепчет Катя.
— Слепая. И немая, — соглашается Люцифер. — Но не глухая. Слух и чутье у нее богаче, чем у любого из детей земли. Она любит слушать. И осязать.
— Значит, раскрывать объятья все-таки придется, — бормочет Саграда. Она не уверена, что ее жизнь в безопасности — особенно если вспомнить, чем закончилось путешествие по лабиринтам пирамиды. Но надеется, что очередная смерть иллюзорного тела не убьет ее, Катерину, целиком. И все-таки ей страшно, точно кто-то чуткий и нервный, сидящий у Кати внутри, пытается докричаться до катиного разума сквозь слой рассудительности и надежд.
Катерина становится на колени на краю пирса, протягивая твари руку, всем телом ощущая шаткость мостков под собой, напряжение мужчины за своей спиной, неустойчивость собственного равновесия.
Огромная перепончатая ладонь охватывает ее кисть, заворачивает в себя до самого запястья. Рука у глубинной твари холодная, но не скользкая и не липкая. Катя, не удержавшись, проводит пальцами по углублению в центре ладони: там, где у людей проходят папиллярные линии, у твари из бездны совершенно гладкая кожа. Порождение глубин изумленно ахает, не издавая ни звука, ни вздоха — беззвучно распахивается безъязыкий рот с острыми иголками зубов, голова запрокидывается назад. Глубинная тварь жадно шарит по катиному предплечью, упиваясь теплом, тянется навстречу и тянет к себе — не сильно, скорее робко.
От этой робости Катю прошивает необъяснимая жалость к ним, живущим в вечном холоде глубин, день и ночь слушающим бездну, не отличая дня от ночи. Она позволяет трогать свое лицо и шею и сама проводит ладонью по гладкой, без единой поры, щеке. В любой миг Катерина может сорваться вниз, в ледяные воды зимнего моря — и к моменту, когда ее родные бросятся следом и извлекут Саграду из волн морских, она будет мертва, мертвее всех утопленников в мире. Глубинная тварь способна выпить все тепло человеческого тела за секунду, Катя это знает. И все-таки рискует, опасно балансируя на краю причала.
«Русалка» что-то говорит, по-прежнему беззвучно, Катерина изо всех сил пытается прочесть послание по бесцветным губам, но то, что ей видится, заставляет Катю замереть статуей. В руку этой статуе глубинная тварь и вкладывает знакомо-незнакомый, неправильно-округлый предмет. И со всплеском уходит туда, где всему хозяйка тьма, а еще холод, поистине неземной холод, потому что нигде, кроме бездны, не бывает воды холоднее льда.
— Мне кажется или она действительно сказала: «Это твоя мать»? — Саграда осторожно поднимается с колен и поворачивается к своему хейлелю.
Ее хейлель улыбается
— Теперь она и у тебя есть, — замечает Наама, приземляясь на камни мола и утомленно складывая крылья, словно гигантский альбатрос, потрепанный бурей. — Чаша из того, кто был причиной твоих скорбей.
— Я должна буду пить из черепа собственной матери? — сипит Катя чуть слышно, как будто голос ее забрало морское чудовище. А взамен подарило пару ножек — довольно прелестных, спасибо и на том.
— Ты и раньше так делала. — Наама прикрывает тяжелыми веками круглые птичьи глаза. В каком бы обличье ни появлялась мать демонов, глаза ее никогда не бывают человеческими. — Пила разум и неразумие твоей матери, впитывала их с молоком и словом. А сейчас ты в том месте, где материализуются символы и образы, в том числе самые тошнотворные.
Ага. Надо мне быть поосторожнее с образным мышлением, отмечает на будущее Катерина.
— Ну и что я должна из него пить? — сдается Саграда. — Надеюсь, хотя бы не кровь младенцев?
— Дались вам те младенцы, — ворчит Люцифер. — В геенне их вообще нет.
— Совсем? — Катя изо всех сил пытается отсрочить обновление чаши. — Ни одного некрещеного младенца на весь ад?
— Что. Здесь. Делать. Ребенку? — раздельно, только что не по слогам произносит Денница-старший. — Мы не мучаем ни детей, ни зверей. Нечего мучить в том, в ком нет сознания, нет вины, нет греха.
— Все мурзики и пупсики попадают в рай, — не то насмешливо, не то печально улыбается Катерина.
— Ну уж точно не в рай! — неожиданно зло шипит Наама. — Для рая мы, видите ли, недостаточно мыслящие. И потому нам остается колесо перерождений, в котором мы крутимся, как белочки, ангелам на потешение, пока не станем злее чертей в аду. Так ты будешь пить?
— Да. — Саграда кивает и делает глубокий вдох — для храбрости. — Я выпью. Если нальют.
— Зачерпни, — Люцифер показывает на пенную зелень, лениво облизывающую причал.
Морскую воду? Серьезно? Катя еще помнит вкус, отвратительнее всего, что ей доводилось пробовать. Соль и горечь, наполнившие ее когда-то — и не раз. Триста лет назад, тридцать лет назад, снова и снова, чтобы помнило каждое тело Пута дель Дьябло: оно принадлежит морю.
Саграда снова опускается на колени и набирает добрых пол-литра отменно соленого и горького напитка. А потом выпрямляется в полный рост и подносит заздравную чару владык ада к губам. К СВОИМ губам. Теперь это по праву — губы царицы преисподней.
Откуда в аду море? — размышляет Катерина, старательно отвлекая себя от страшного вкуса соли на языке, от страшного вкуса воспоминаний — пиратки Кэт, взятой морем триста лет назад, маленькой Кати, едва не взятой морем три десятилетия назад. Горло сжимается, пытаясь вытолкнуть заполнившую его воду, разум пытается вытолкнуть наполнивший его страх… А княгиня все пьет и пьет — и понемногу начинает понимать, откуда море в аду.