Личный мотив
Шрифт:
Мы проезжаем по мосту через Северн, и я смотрю вниз на бурлящие серые воды Бристольского канала. В автобусе тихо, никто не читает здесь «Бристол пост». Никто не говорит о Джейкобе. Я откидываюсь на спинку кресла. Я измождена, но не смею закрывать глаза. Когда я засыпаю, на меня наваливаются картины и звуки аварии, а также сознание того, что, приди я на несколько минут раньше, ничего бы этого не произошло.
Автобус «Грейхаунд» направляется в Суонси, и я украдкой оглядываюсь по сторонам на компанию, в которой оказалась. Это большей частью студенты, уткнувшиеся в свои журналы и слушающие музыку через наушники. Женщина моего возраста просматривает газеты и делает заметки на полях. Кажется смехотворным, что я никогда не была в Уэльсе, но сейчас я рада, что там у меня нет никаких связей. Идеальное
Я выхожу последней и остаюсь ждать на станции, пока автобус не уезжает. Адреналин моего отъезда в далеком прошлом. Теперь, когда я добралась до Суонси, я понятия не имею, куда дальше. Рядом со мной на тротуаре падает какой-то мужчина. Он поднимает на меня глаза и бормочет что-то несвязное, и я шарахаюсь от него. Оставаться здесь я не могу, куда идти — не знаю, поэтому просто бреду куда глаза глядят. Я играю с собой в игру: на этом повороте пойду налево, и неважно, куда это меня приведет; на следующем — направо; затем на первом перекрестке — прямо. Я не читаю таблички на домах, а просто на каждом перепутье выбираю улицу поуже, где меньше людей. У меня голова идет кругом, я на грани истерики. Что я делаю? Куда иду? Я думаю о том, что, наверное, именно так сходят с ума, но потом понимаю, что мне все равно. Для меня все это больше не имеет значения.
Я иду долго, много миль, и Суонси остается далеко позади. Каждый раз, когда мимо проезжает машина, я жмусь к живой изгороди вдоль дороги, хотя теперь, с приближением вечера, это происходит все реже. Вещевой мешок болтается у меня на спине, как рюкзак, и его ручки впились мне в плечи, но я продолжаю неуклонно двигаться вперед без остановок. Я ничего не слышу, кроме собственного дыхания, и чувствую, что успокаиваюсь. Я не позволяю себе думать о том, что произошло или куда я направляюсь, — просто иду себе и все. Вытащив из кармана мобильный и даже не взглянув, сколько там пропущенных звонков, я швыряю его в ближайшую канаву, где он плюхается в лужу. Это последнее звено, соединяющее меня с прошлым, и я мгновенно чувствую себя свободнее.
Ноги начинают болеть, и я понимаю, что если сейчас остановлюсь и лягу здесь, на обочине, то больше уже никогда не встану. Я замедляю шаг и сразу же слышу за собой шум автомобиля. Я ступаю на траву и отворачиваюсь от дороги, когда машина проезжает мимо, но вместо того, чтобы скрыться за поворотом, она притормаживает и останавливается в пяти метрах передо мной. Я слышу легкий скрип тормозов и чувствую запах выхлопа. В ушах моих начинает громко стучать кровь, и я, не задумываясь, разворачиваюсь и бегу, а мешок бьет меня по спине. Я бегу тяжело и неуклюже, ботинки болтаются на моих растертых ногах, а вдоль позвоночника и по груди текут струйки пота. Машины я больше не слышу, а когда неловко, едва не потеряв равновесие, оборачиваюсь через плечо, она уже скрылась.
Я тупо стою на пустой дороге. Я так устала и проголодалась, что туго соображаю. Я не знаю, была ли там машина или же это воображение спроектировало на пустынную дорогу писк резины по асфальту, который постоянно звучит в моей голове.
Опускаются сумерки. Я знаю, что сейчас я недалеко от побережья: на губах я чувствую привкус морской соли и слышу шум волн, бьющихся о берег. На дорожной табличке написано «Пенфач»; здесь так тихо, что я чувствую себя незаконно проникнувшей на чужую территорию, когда иду через деревню и поглядываю на занавески на окнах, плотно задернутые, чтобы не впустить в дома холод зимнего вечера. В блеклом белом свете луны все вокруг кажется двухмерным, а передо мной стелется моя длинная тень, отчего я кажусь себе намного выше, чем есть на самом деле. Я иду через городок, пока взору моему не открывается залив, где прибрежные скалы окружают полоску песка, словно защищая ее собой. Я начинаю спускаться по извилистой тропе, но вечерние тени обманчивы, и это пустынное место вызывает во мне панику — нога моя скользит на глине, и я вскрикиваю. Из-за своего импровизированного вещевого мешка я теряю равновесие и, упав, скатываюсь вниз. Подо мной хрустит влажный песок, и я перевожу дыхание, ожидая, не появится ли боль. Но со мной все в порядке. У меня даже мелькает мысль насчет собственного иммунитета к физической боли: типа, что человеческое тело не предназначено для того, чтобы страдать эмоционально и физически одновременно. Моя рука по-прежнему болезненно пульсирует, но все это как-то издалека, как будто она принадлежит кому-то другому.
Внезапно я ощущаю острую потребность что-то почувствовать. Неважно что. Я снимаю ботинки, несмотря на холод, и чувствую, как в подошвы ног давят песчинки. Безоблачное небо по цвету напоминает густые синие чернила, над морем тяжело повисла полная луна, отражаясь в неспокойной воде мерцающими полосками. Я не дома. Это самое важное. И я не чувствую себя как дома. Запахнув пальто, я сажусь на вещевой мешок, прижимаюсь спиной к твердой скале и жду.
Когда наступает утро, я понимаю, что, видимо, заснула; обрывки моей усталости разбиваются грохотом волн, накатывающих на берег. Я потягиваюсь, болезненно распрямляя замерзшие конечности, и встаю. Передо мной горизонт, который заливает ярко-оранжевым румянцем рассвет. Уже светло, но в лучах солнца не чувствуется тепла, и я начинаю дрожать. Мой план никак нельзя назвать хорошо продуманным.
При свете дня узкую тропинку преодолеть проще, и теперь я вижу, что скалы эти совсем не пустынные, как мне показалось вчера. В полумиле отсюда стоит невысокое строение, приземистое и практичное, а рядом рядами расставлены снятые с колес трейлеры. Начинать новую жизнь в этом месте ничем не хуже, чем в любом другом.
— Доброе утро, — говорю я, и мой голос в магазинчике на стоянке трейлеров звучит тонко и высоко. — Я ищу место, где можно было бы остановиться.
— Вы на выходные приехали? — Пышная грудь женщины за стойкой покоится на открытом номере журнала «Тейк э брейк». — Странное время года для таких вещей.
Улыбка сглаживает едкую подколку в ее словах, и я пытаюсь улыбнуться в ответ, но лицо меня не слушается.
— Думаю со временем переехать сюда, — выдавливаю я из себя.
Я понимаю, что должна выглядеть дико: немытая и нечесаная. Зубы у меня стучат, и я начинаю бешено дрожать — такое ощущение, что холод проник внутрь меня до самого мозга костей.
— А-а, ну тогда ладно, — бодро отзывается женщина, которую, похоже, мой внешний вид нисколько не смущает. — Так значит, вы хотите снять какое-то жилье? Но мы закрыты до конца зимы. До марта тут работает только этот магазин. Выходит, вам нужен Йестин Джонс — он вместе со своим коттеджем. Так я позвоню ему? Но для начала — как насчет чашки хорошего чая? С виду вы наполовину превратились в ледышку.
Она провожает меня к табурету за стойкой и исчезает в соседней комнате, продолжая болтать без умолку под звуки закипающего чайника.
— Я Бетан Морган, — говорит она. — Я управляю этим местом, в смысле Пенфачским парком трейлеров, а мой муж Глинн держит ферму. — Она заглядывает в комнату и улыбается мне. — Во всяком случае, так было задумано, хотя, знаете, сейчас заниматься сельским хозяйством очень непросто. Ой! Я же собиралась позвонить Йестину, верно?
Бетан не делает паузы для моей реплики и исчезает на несколько минут, в течение которых я сижу и кусаю нижнюю губу. Я пытаюсь продумать, что буду отвечать на ее вопросы, пока мы будем здесь пить чай, и невидимый воздушный шар в моей груди надувается все больше и сильнее.
Но когда Бетан возвращается, она меня вообще ни о чем не спрашивает. Ни когда я приехала, ни почему выбрала именно Пенфач, ни даже откуда я. Она просто протягивает мне облупленную кружку со сладким чаем, а сама усаживается в кресло. На ней надето столько одежек, что трудно понять, какая у нее фигура, но подлокотники так глубоко погружаются в ее мягкие руки, что это никак не может быть удобно. Думаю, Бетан где-то за сорок; у нее гладкое круглое лицо, которое делает ее моложе; длинные темные волосы завязаны на затылке в конский хвост. Она одета в черную юбку, из-под которой видны ботинки со шнуровкой, и в несколько футболок одновременно, поверх которых натянут длиннющий, до щиколоток, кардиган, который своими полами метет грязный пол, когда она сидит. Позади нее на подоконнике лежит полоска пепла от полностью сгоревшей ароматической палочки, и в воздухе чувствуется давнишний сладковатый запах восточных специй. К старомодному кассовому аппарату на стойке липкой лентой приклеена гирлянда мишуры.