Лицом к лицу
Шрифт:
В глухую ночь пили чай в той же халупе. Крамарев смотрел в окна и бросался к дверям на каждый шум.
— И верно — где же все-таки Карасев? — тревожился Алексей. — Ну ладно, утром объявится.
Утром объявился только разведчик Орехов. От него несло мокрым солдатским сукном. Полы шинели отяжелели от корявой, побелевшей грязи.
Синьков был прав. Узнав, что наутро готовится атака, Карасев решил остаться на пункте и ночевать в лесной сторожке, около штабелей дров. Телефонист чинил порвавшийся провод. Орехова Карасев послал на батарею.
Быстро надвигавшаяся туча не понравилась Орехову, и он решил переждать дождь в крестьянской халупе. Но еще раньше, чем упали первые капли, началась пальба и на фронте и в тылу. Ночью под дождем Орехов потерял дорогу и присоединился к спешенным кавалеристам, которых вел Пивоваров. Вместе с ними он участвовал в ночном бою, попал в пехотные окопы и только утром ушел на пункт. Но там не оказалось ни Карасева, ни телефониста, ни трубы, ни телефонного аппарата.
— Карасев — опытный командир, — сказал Синьков. — Но, очевидно, он тоже проплутал всю ночь в этой неразберихе.
Утренние атаки вел новый командир полка. Он шел с первой цепью, и пуля обожгла ему ухо.
Вернувшись с пункта, где он огнем поддерживал пехотные атаки, Сверчков сошел с коня и увидел красноармейцев с котелками, спешивших к кухне.
Грушин, молодой красноармеец из номеров, подошел к Каспарову, шепнул ему что-то на ухо, и оба они, передав котелки соседям, ушли в лес. Вид красноармейца показался Сверчкову таинственным, Каспаров, несомненно, был озабочен.
Вернулся Каспаров через час. Никогда Сверчков не видел у него такого лица. Оно как бы выступало вперед из обрамления бороды и все пылало.
— Пойдите в лесную сторожку, там, по тропинке, — махнул он рукой в направлении леса. — И посмотрите!..
Сверчкову показалось, что это он, Сверчков, что-то сделал недоброе и теперь ему, как нашалившему ребенку, говорят: натворил? — пойди полюбуйся.
Тропинкой вслед за Грушиным, побросав котелки, бежали теперь все свободные красноармейцы. Каспаров в избе безрезультатно и раздраженно нажимал гудок полевого телефона.
Набив резиновый кисет махоркой, Сверчков отправился вслед за всеми.
Замшелая и покосившаяся, с начисто вынесенным каким-то бессмысленным и лихим ударом оконцем, широко раскрыла дощатую дверь сторожка. Ветви тяжело ложились на ее крышу. Уродливая, так и не пробившаяся к свету сосна, казалось, держала ее в цепких объятиях. Сторожка была набита пехотными и артиллеристами. Даже через плечи нельзя было заглянуть внутрь. Но Сверчкову и не хотелось смотреть. Непонятная тревога передавалась и сжимала сердце. В тесной толпе говорили шепотом. Солдатский шепот — страшнее крика. Выходившие из сторожки долго сморкались, глядели в сторону. Коренастый пехотинец с кривыми ногами вытирал глаза и всхлипывал.
Сверчков понял, что он не только не хочет, но и не может туда войти.
Алексей и Синьков подскакали верхом. На топот коней оглянулись стоявшие в дверях. Они расступились и пропустили обоих. В черной сторожке стало еще тише. Сверчков сделал вид, что он побывал там и все уже знает. Он отошел к большой сосне и, прислонившись к стволу спиною, смотрел, как с вершины на вершину переползает тяжелобрюхая туча.
За его спиною красноармеец — не тайком ли от деревьев? — шептал товарищу:
— Ногти выдраны, клещами, что ли, кругом пупа звезда…
— Брось, брось, сниться будет! — брезгливо шептал товарищ.
К избушке шли и скакали люди. Кто-то любопытный кружил около, присматриваясь к следам на траве. Сапогами ворошил слежавшуюся листву.
Алексей вышел из сторожки с черным наганом в руке.
— Ну конечно, вот нацарапано: И. К.
Какой скрипучий голос у Синькова.
— Седьмую себе пожалел… — говорит Алексей.
«Для себя ты крепко решил о седьмой», — думает не без уважения Синьков.
— Поставить часового, — приказывает Алексей старшине, — приедут из политотдела, акт составят, снимут. Вот смотрите, кому не повылазило! — крикнул он вдруг собравшимся и, забыв о коне, которого подобрал ординарец, один пошел по тропинке.
Глава VI
ДЕЗЕРТИР
— Бегут, — многозначительным шепотом бросил комполка Алексею еще с порога. — Бегут! — крикнул он громко и молодцевато поздоровался.
Комполка был молодцеват, высок и гибок. В старой армии он был бы поручиком.
Он двинулся прямо к карте.
— Передвигаю штаб в деревню Визгово. — Сломанным карандашом командир ткнул в стену. — Еще такая же атака, и Верро — как пирог на блюде. — Он выбросил обе ладони к Алексею и, шлепнув себя по ляжкам, захлебываясь, прибавил: — Елки-палки, рожь густая!
Комполка молод. Двух недель не прошло, как он командует наступающим полком. Он еще не научился скрывать свою радость.
«Наверное, у него греет под сердцем, как и у меня, — подумал Алексей. — Только я не покажу».
Алексей не знал, что физиономия его уже сияет, и комполка, в сущности, мог рассуждать в его адрес приблизительно так же.
Сегодня на рассвете второй батальон штыковым ударом взял деревню Галицы, ворвался в окопы… И всего двое убитых и десяток раненых. Что значит порыв! Я их остановил, а то могли бы зарваться. А у меня фланг висит, и резервов… — он наклонился к уху Алексея и прошептал, дирижируя рукой: — А ни одного человека. А Верро без боя белые не отдадут. Станция, склады, город, дорога на Юрьев…
Пивоваров молчал. Он сидел под образами и крутил собачью ножку. Махорка была злая — самосад. Неловкие пальцы мяли крутелку. Но и он улыбался.
— А что ты говорил насчет флангов? — спросил Алексей.
— Связь у нас! — схватился за голову комполка. — Связь! В сущности — никакой связи! — Он вдруг опустил руки. — Что справа, что слева? Ни хрена не знаю. Позавчера еще знал, а сегодня ничего не знаю.
Улыбка сползла с лица комиссара и словно потонула в рыжей бороде. Алексей мрачно спросил: