Лицом к лицу
Шрифт:
— А куда же мы прем?
— Нам указано на Верро. На Верро и прем. — Упрямая нотка дрогнула в голосе комполка. — Мы в боевом соприкосновении с противником. Противник отступает. Какое основание задерживаться?
— Фланги выяснить надо, — так же угрюмо сказал Алексей.
— Вот ждал, пока ты мне сообщишь об этом, — раздраженно сказал комполка. — Четыре ординарца гуляют. Штаб запрошен. А почему это я один обязан заботиться о связи? Справа на болоте эскадрон. Почему они у нас ординарца не держат? Кто должен держать — я или они? У меня командиры батальонов пехтурой ходят. Что же, я бегом людей гнать буду? А слева у нас тридцать шестой оторвался. Штаб должен о связи думать.
— На штаб надейся… — медленно начал Сверчков.
— А ординарцев гоняй. Знаю. Я еще и у тебя пару человек подзайму, — обратился он к Алексею.
— Я могу… если нужно.
В халупу ввалился, как будто вместо ног у него были тяжелые катки, красноармеец. За плечами винтовка. В руке посох — ветка, с которой только что ободрана кора.
— Тебе что, Брага?
— Привели, товарищ командир.
— Ага, сейчас выйду.
Комполка застегнул воротник и стал прилаживать плечевые ремни.
Через двор, забросанный ломаными телегами, строевым лесом, валежником, протянулась цепочка людей. Как вошли гуськом, так и стали.
Лицом к халупе, посередине двора, стоял молодой парень. Только у него у одного не было винтовки. У него был порван ворот шинели, и красные, заплаканные глаза.
Алексей и Сверчков стали у колодца. Хозяева избы — старики и внуки — столпились на пороге темного сарая. За забором курили красноармейцы штабной команды.
— Докладывай, товарищ Брага, — сказал комполка.
Военком занял широкой фигурой все пространство открытой двери.
— Так что, товарищ командир, красноармеец второго батальона Иосиф Лоскутов покинул окоп и убёг в дезертиры во время самого боя. Чем покинул товарищей и развел агитацию за белого…
Комполка подошел к Иосифу Лоскутову вплотную. Лоскутов стоял опустив глаза в землю. Лоскутов положительно не умел стоять по-военному.
— Стой ровно перед командиром, — вздернул его выкриком комполка.
Лоскутов поглядел в лицо командиру испуганными, быстро мигающими глазами.
— Ты кто такой? — спросил командир.
— Иосиф Лоскутов я, — прошептал красноармеец.
— Ты прежде всего — боец революционной армии. Вот ты кто. Твои товарищи сегодня отбросили врага. Завтра возьмут город Верро. А ты, как последний негодяй, бросаешь их и сам бежишь. Куда же ты бежишь? Страна не примет дезертира. Беги уже тогда к белым! Они выпорют тебя шомполами. Они покажут тебе — кто ты такой. Ну, беги, беги. Я тебя не держу!
Иосиф Лоскутов стоял неподвижно. Он только упрямо гнул голову книзу.
— Если ты белый — иди к белым, — настаивал командир.
— Не белый я… По крестьянству мы… — всхлипнул красноармеец.
— А если ты не белый, то как же ты смеешь бежать в момент боя? Ты не человек, а собака. Собака верней. Ты — гад, тебя раздавить надо!
Комполка уже не говорил и не кричал. Он величественно декламировал.
— Я поставлю тебя к стенке без суда и следствия за бегство во время боя…
— Неужели без суда и без следствия? — расстроился Сверчков.
Все во дворе и за забором, перестав курить, молчали тяжело и угрюмо.
— Брага! Взвод построить!
Люди по команде соединили плечи и стали лицом к Лоскутову.
— А ты — к забору. Слышал? — Комполка схватил дезертира за плечо. — Взвод, ружья к плечу! По врагу народа…
Над всеми нависла тяжесть…
Иосиф Лоскутов, прислонясь к забору, рыдал откровенно, как маленький, взвывал и всхлипывал.
— Говори — будешь бегать?
— Н-н-ет, товарищ командир… хороший…
— Отставить, — скомандовал комполка. — На этот раз я тебя прощаю. Но ты заслужишь это прощение в завтрашнем бою. Согласен?
— Со-гла-сен, товарищ командир… — всхлипывая, шепелявил красноармеец.
Комиссар повернулся и, хлопнув дверью, вошел в избу.
В халупе Пивоваров опять сидел под иконами, но больше не улыбался. Тяжелой бронзой поднимался он над столом. Сверчков еще испытывал гадкую дрожь. Он был убежден, что красноармейца расстреляют. Это было бы ужасно. И конец прозвучал не менее ужасно в своей фальшивости. Но комполка был доволен собой. Он расстегнул воротник и швырнул ремни на койку. Он многословно говорил о том, как трудно держать в руках людей.
Комиссар молчал, молчали все в избе.
Комполка вдруг почувствовал, что не попал в тон.
— А ты, Пивоваров, что ему ни слова не сказал? Ты же военком.
— Не мешал тебе спектакль проводить, — выжал из себя военком.
— Это, по-твоему, спектакль? Ты думаешь, это мне легко далось? Еще секунда — и я бы его на тот свет отправил.
— Но прошла секунда, и ты его… помиловал.
— Да ты что, недоволен, что ли? Так ты скажи.
— Я думал говорить наедине. Но раз сам торопишь, скажу и при товарищах. Очень прошу тебя таких представлений больше не давать. И помнить, что мы в регулярной армии, а не в партизанском отряде. Дезертир по декрету подлежит трибуналу. Трибуналу и решать, что с ним делать. В исключительных случаях можно и налево пустить. Но миловать — ты не ВЦИК, товарищ Соловейчиков. А может, я его, как комиссар, своей властью в трибунал отправлю, а его там, несмотря на твое помилование, к стенке поставят. Актерствуешь очень, товарищ Соловейчиков. Тебе бы доказать, что мы тебя не зря выдвинули, и — меньше бы слов, больше бы связи. А Лоскутова этого ко мне пошли.
Лоскутова комиссар принял наедине. Он все так же сидел под иконами. Лоскутов остановился у порога.
— Подь-ка сюда, парень, — сказал военком.
Лоскутов не сразу подошел к столу.
— Ты что, вправду бегал?
— Бегал… товарищ военком.
— Чего ж ты бегал?
Низкий голос Пивоварова гудел в халупе.
— Спужался…
— Кто ж тебя испужал?
— Пулеметом…
— Чего ж другие не спужались?
Лоскутов молчал. Потом старался разрезать ногтем доску стола. Комиссар порывисто стал сбрасывать с себя кожанку и рубаху.