Лихая година
Шрифт:
Однажды, когда он в сарайчике рубил дрова, мы с Кузярём и Миколькой подошли к нему и сразу растревожили его своими упреками.
— Дедушка Лукич, — вкрадчиво и грустно спросил его Миколька, — аль тебе не жаль учительницу-то?
— Чего ты мелешь, окаянный? — рассердился Лукич, но сейчас же скорбно и душевно проговорил: — Девчонка-то какая радошная!.. Одна… на чужой стороне… И приветить-то её некому… — И опять крикнул визгливо: —Вы её, окаянные, не обиждайте. Легко ли ей с вами, арбешниками, такую епитемью нести!..
Но Миколька с угрюмой обидой упрекнул его:
— Да ты сам её батюшке
— Не то что в обиду — на съеденье! — горячо подхватил Кузярь. — Он вон какой самоуправный, а она — маленькая!
Лукич был так потрясён, что бросил топор и бессильно сел на чурбак.
— Ушибли вы меня, окаянные… Душенька зашлась… — плаксиво забормотал он. — Это я-то?.. Как же это, ребятишки?.. Её-то? Да ведь… чай, он—батюшка: сила-то какая!.. С наперсным крестом, у алтаря… Благодать на нём…
Я не утерпел и съехидничал:
— Ежели благодать на нём, значит не грех ему и учительницу мытарить? Он её, как собачонку, шпыняет. Как же она будет нас учить-то?
Лукич окрысился:
— Ну, вы оба с Кузяришкой — кулугуры… да и молокососы… Рази гоже батюшку не почитать?
— А ежели он давит учительницу да житья ей не даёт?
Кузярь злорадно поддел Лукича:
— Хоть дедушка Лукич и толкует, что Елену Григорьевну приветить надо, а сам вместе с батюшкой терзает её.
Лукич так обиделся и разгневался, что вскочил с чурбака и весь затрясся от оскорбления. Дряблое лицо его сморщилось, и он запричитал надсадно:
— Да ты чего это, опёнок, озорнйчаешь-то? Вот возьму да все виски тебе и выдеру, оглашенный… Ишь, как развольничались, демонята!.. Не тебе, кукиш, баять, не мне слушать: я её, учительницу-то, всяко заслоню и от чижолой руки, и от злого глаза, и от недобрых ушей.
Миколька сердито оттолкнул Кузяря в сторону.
— Погоди ты, щипок! Дедушка Лукич на старости лет души не убьёт. Он только сан почитает. А мой старик не зря говорит: «Сан, бывает, и дураку и супостату дан». Мы с дедушкой-то Лукичом содружно Елену Григорьевну заслоним. Он нас и на разум наставит.
Хитрая и притворно–вкрадчивая речь Микольки успокоила и растрогала Лукича. Должно быть, поп и его, покорливого и услужливого старика, успел обидеть. Мы знали, что он стал распоряжаться им, как своим батраком: заставлял его работать по двору, посылал с мирскими подводами за поборами, ездить за дровами, чистить картошку в кухне, рубить и солить капусту и огурцы и даже мыть полы в дому. Сварливая, пучеглазая попадья горласто кричала на него, помыкала им, но не давала ему и куска хлеба.
Не успел поп прожить у нас и месяца, а во дворе у него уже было голов пятнадцать овец и ягнят, две коровы, которых ему привели с барского двора, и пара лошадей: одну из них пожертвовал ему Сергей Ивагин, а другую — Максим Сусин. Закудахтали куры, захрюкала свинья. Появился плетёный тарантас, и Аукич часто ездил с попом за кучера.
Мужики трунили меж собою:
— Мало было своих мироедов — давай долгополого. Так нам, дуракам, и надо. Спасенье-то даром не даётся: и плати, и корми, и на себе в рай вези. Хошь не хошь, а вынимай грош. На службе-то божьей доп без чертей не обходится.
Так поп Иван быстро и глубоко пустил корни в нашем селе; и с длинным посохом ходил он по луке около своего дома и
Для того, чтобы отвадить попа от подслушивания, мы однажды с Кузярём отпросились выйти из класса «до ветру». С Лукичом мы договорились, чтобы он давал нам знать о приходе попа возгласом: «Господи, воззвах к тебе, услыши мя». Елена Григорьевна занималась с младшим отделением, а мы на грифельных досках решали задачи. Когда в прихожей глухо завыл Лукич, мы подождали немного, делая вид, что прилежно бьёмся над трудной задачей. Кузярь толкнул меня коленкой, встал и отпросился выйти. Вместе с ним встал и я. Елена Григорьевна удивлённо и пытливо посмотрела на нас, потом на дверь и кивнула головой. Миколька удержал Кузяря за рукав рубахи и прошептал с усмешкой заговорщика:
— Глядите, не влопайтесь! А ежели нарвётесь, дурачками притворитесь.
Кузярь ухмыльнулся и озорно подмигнул ему. Он пошёл впереди меня на цыпочках, чтобы не мешать заниматься Елене Григорьевне, но я уже знал, почему он подкрадывается к двери. Мне было и смешно и немного страшновато: задуманная нами проделка была очень рискованной. Как решено, мы оба брякнулись в дверь, и она с большой силой вырвалась из косяка. Кузярь сейчас же сдержал её за скобу, и мы увидели, как поп схватился за голову и вскочил с табуретки.
Кузярь с лукавыми искорками в глазах захныкал:
— Прости, христа ради, батюшка! Чай, мы не знали, что ты перед дверью сидишь. Ежели бы знатьё, я первый бы отлепил дверь-то, как пушинку.
— На колени! — свирепо прорычал поп, выкатывая яростные глаза. Он рванулся к нам и хотел схватить нас за уши, но мы отскочили от него в разные стороны. Лукич стоял поодаль с батюшкиной шляпой в руках и держал её, как икону.
— Ах вы, окаянные! Ах вы, арбешники!.. Батюшке-то какую вереду причинили!..
В этот момент выбежала Елена Григорьевна и с сердитым лицом спросила:
— Что случилось? В чём дело?
Поп опомнился, поправил обеими руками волосы и принял властную позу. На скуле у него вздулся багровый рубец.
— Вы распустили своих сорванцов, учительница. Почему они во время урока вырываются у вас из класса? И вот полюбуйтесь…
И он ткнул пальцем в повреждённую скулу.
Но Елена Григорьевна, красная от волнения, затворила дверь в класс и странно низким голосом, твёрдо, без робости сказала, смотря мимо попа:
— Но за что же вы хотите наказать этих ребят? Они не виноваты.
— То есть как не виноваты? —изумился поп, сбитый с толку независимым тоном Елены Григорьевны, и опять ткнул пальцем в скулу. — А это вам не доказательство? Кто же, по–вашему, виноват—может быть, я сам?
У Елены Григорьевны дрогнул и прошился ямочками подбородок от сдержанной улыбки.
— Я полагаю, батюшка, что вы были неосторожны — сели слишком близко к двери. А дверь каждую минуту может отворяться: могу выйти я, могу послать кого-нибудь из учеников взять что-нибудь из шкафа… — Она вдруг засмеялась, и лицо её задорно вспыхнуло. — Но вот я распахиваю дверь и так же вот ушибаю вас, — неужели вы и меня поставили бы на колени? Кроме того, вы пришли не в свой час. Никто из нас не думал, что вы сидите вплотную у двери и в такой неудобной позе.