Лик Архистратига
Шрифт:
Европеец тут же сравнил ночь и ручеёк — эти два живых потока, протекающие рядом. Только ничего путного не обнаружил, потому что поток маленького ручейка в потёмках звучал весело, многообещающе и совсем беззаботно, а струи ночного неба давили на сознанье, словно шуга, [16] свалившаяся с оплавленных каменных круч, с которой ни о чём договориться нельзя. На то она и шуга.
Лицо китайца, оттеняемое бликами костра, было похоже на изваяние жестокого азиатского божка Бодхисатвы с одиннадцатью головами и четырьмя парами рук, которому совсем недавно была принесена жертва из мантр, пробормоченная здесь же, у чортэня.
16
Шуга (тибет.) — свирепый камнепад.
Европеец в своих скитаниях по Тибету, Индии, Китаю, Малой и Передней Азии, сменил многих шерпов, но такого вот встретил впервые. Не то чтобы китаец был каким-то очень необычным, непревзойдённым молитвенником или живым многообещающим компасом, только в его физическом существе проглядывала инфернальная сущность человека, живущего одновременно в нашем и потустороннем мире, не считающего это ничем необычным, мол, каждый может так жить, если очень захочет и боги помилуют, а демоны не обидятся.
Впрочем, инфернальный — не просто потусторонний Зазеркальный мир, существующий по соседству с нашим, а его неотделимая нижняя тёмная часть. Каждый символ, каждый человек в этом мире непроизвольно является зеркальным отражением потустороннего и если человеческий характер признаёт только тёмное, анархичное, возбуждающее отражение себя самого, то сразу же становится инфернальной угрозой остальных. Шерп усердно показывал свою набожность, но не столько для окружающих, сколько для себя, пытаясь тем самым заполучить помилование богов и уверить в первую очередь себя самого, что исполнительнее и добрее, чем он сам, проводников не бывает. Во всяком случае, в этом горном и земном мире.
У китайца с богами были явно свои китайские отношения, только вот европейцу помилования у богов выпрашивать явно не хотелось и совсем не из ханжества, не из расчёта. Достаточно сил не так давно потрачено им было на уламывание Далай-ламы, не склоняющегося даже к постыдной беседе с белым дикарём, не то, чтобы обсуждению паломничества.
И только когда тот своими жёлтыми священными ушами услышал песни Калачакры — тайного тантрического учения, возглашённого пресвятой Адишей — прозвучавшие из уст белого бродяги, только тогда поверил, что белый действительно обетованный Чампа Майтрея, [17] и помог ищущему истину в дальнейших поисках. Скорее всего, Далай-ламу к благосклонному решению побудили совсем не песни Калачакры и даже не богатые подарки из страны гиперборейцев, а письмо индийских гуру Востока, посланное гиперборейским вождям Советского Союза и привезённое пришельцем назад, в Лхасу.
17
Чампа Майтрея (тибет.) — любящий грядущего Будду.
Европеец полез за пазуху, но достал оттуда вовсе не таинственное послание индусских махатм, а находящуюся в том же кармане металлическую фляжку с весело булькнувшим содержимым. Отвинтив металлическую пробку, он накапал в неё мизерную порцию пахучего пойла и протянул шерпу:
— Амрита, [18] — причмокнул белый толстыми кривыми губами и в подтверждение даже зажмурился.
Китаец недоверчиво принял из рук белого дикаря пробку с глотком жидкости, понюхал, но пить не стал. Тогда европеец отнял у него пробку, выпил, крякнул, тряхнул головой, налил ещё и снова протянул проводнику. Шерп опять взял своеобразную рюмашку, понюхал и после долговременного раздумья всё-таки решился выпить.
18
Амрита (тибет.) — напиток бессмертия.
Мизерный глоток не вызвал ни надсадного кашля, ни ещё какой-либо видимой реакции. Проводник просто сидел, уставившись в одну точку. Обычная поза для китайца. Но когда европеец снова потянулся за пробкой-рюмочкой, то шерп просто не заметил протянутой руки. Тогда путешественник попытался помахать перед глазами китайца ладонью, только реакции на это никакой не последовало. Белый несколько раз ударил проводника в плечо, но тот совсем не заметил суеты и ничуть не изменил позы.
Европеец взял всё-таки из рук шерпа колпачок, ещё раз наполнил и выпил сам. Китаец всё так же сидел не шевелясь. Но вдруг его словно прорвало, как яростный поток мускулистых струй прорывает плотину. На лицо и на лице было всё, что возможно и невозможно от такого мизерного количества лекарственной влаги: слёзы, кашель, сопли, отдышка, чих, рык… да много чего ишчо, как говорят в народе. Всё это выглядело, будто человек впервые в жизни узнал, что такое глоток лекарственного пойла. А, может быть, действительно впервые? С трудом верится, но что только в этих горах не увидишь.
Такая непредвиденная реакция китайца несказанно обрадовала белого. Он, расплываясь улыбкой, показал проводнику обеими руками два больших пальца. Потом, обуреваемый подкатившей энергией, вскочил, исполнил возле шерпа как вокруг новогодней ёлки, хоровод в присядку с гопаком. Наконец, отдуваясь, плюхнулся у костра и выпил снова.
— Скажи, смерд, ведь истинно божий напиток, а? — заорал он в ухо проводнику, будто тот был глухим.
Китаец к тому времени уже немного успокоился. Презрительная усмешка, скользнувшая по его тонким прямым губам — это, вероятно, всё, чем он мог ответить разгулявшемуся паломнику. Вероятно, жителям Тибета вообще нельзя никак и никогда реагировать на суету земного мира, тем более населяющих его отбросов человеческого общества, обуреваемого страстями, вожделениями и стремлениями к непреодолимой власти.
Меж тем европеец принялся вдруг разглядывать своего проводника в упор, будто только что увидел, явно подыскивая повод вызвать на разговор или вынуть из молчания. Искал, так сказать, с какой стороны к проводнику можно подъехать на хромой козе, а не умение деликатно общаться с людьми или же отыскать нужную тему для общения — это удел всех бледнолицых. Во всяком случае, европеец так и не решил с чего начать серьёзный, как ему казалось, разговор.
Не совсем с этим определившись, вернее, совсем не определившись, он решил сделать ход конём, преподнесённый когда-то Александром Македонским всему окружающему миру при решении проблемы Гордиева узла. В этот раз европейцу показалось, что задаваемый шерпу вопрос — это действительно тонкий психологический подход к малознакомому человеку, тем более к китайцу, но никак не удар топором, то есть не топорная работа.
— Сенпай, а почему ты вызвался показать мне дорогу в мёртвый дацан? — европеец даже решил прищёлкнуть языком в унисон проводнику. — Ведь эти места давно заселены злыми духами, от которых нет спасения грешным ни в этом, ни будущем мире.
— Я саннясин, — ответил китаец после непродолжительного молчания.
— Саннясин, саннясин… саннясин-сенпай — это кающийся ученик вроде бы по вашим понятиям?
Ранг-ду утвердительно кивнул. Потом, сняв с огня закипевший котелок, всыпал туда изрядную жменю чая, приправленную душистыми тибетскими травами и священным остролистом. Что ни говори, а этот напиток является положительным для любого застолья и даже очень отрезвляющим, чего не хватало сейчас обоим путешественникам.
После нескольких глотков чая они почувствовали себя много уверенней, тем более что знакомы были уже не первый день. Одному хотелось узнать, почему сенсей [19] отпустил ученика Ранг-ду в авантюрное путешествие по Гонгхангу, а другому…
О том, что хотелось узнать китайцу, не узнает никто. Он для этого снова превратился в медитирующую мумию, от которой отлетало всё постороннее, стремящееся хоть чем-то нарушить отрешённость жителя Тибета.
Конечно, разрешение самого Далай-ламы, выданное европейцу, значило многое, если не всё. Но даже полученное мистическим путём разрешение не имело за собой объективной причины для свободного проезда, потому как табу для посещения оных мест ложится на всех без исключения. Ведь недаром же паломники и даже нищие давно забыли сюда дорогу по запрету того же Далай-ламы Гензин-Гьяцо XIV. И вот, как взрыв всеобщего спокойствия, святой Далай-лама, околдованный белым колдуном, принял не совсем святое решение и разрешил чужому путешествовать по Тибету. Если существует какое-то табу, тем более для посещения гомпа или дацана, то получить разрешение на въезд вовсе не хватит распоряжения одного только Далай-ламы. Таков закон.
19
Сенсей (кит.) — учитель. Обычно психофизиологическое учение чередовалось с эвтаназийным.