Лик Архистратига
Шрифт:
Чем кончилось всё дело, Алексей Николаевич так и не узнал, поскольку в свободном падении, оказавшись в то же время в каких-то средневековых Дельфах перед тамошним Оракулом, попросту потерял сознание — видимо, нервы у белых не приучены к таким китайским испытаниям. Очнувшись, писатель осознал, что лежит на тех же сколоченных вместе досках на той же площадке и даже под раскрытым над ним пляжным зонтиком. Только вот прикрывавший его чуть раньше деревянный щит находится рядом, на каменной площадке и движениям ни рук, ни ног не мешают никакие верёвки.
Глава 5
Ещё не веря своим глазам, что жив, что ничего не случилось, писатель вскочил на ноги, но не удержался, рухнул на колени и совсем по-детски заплакал. Девушка и монах, сидящие у края пропасти и опять читающие свои тантрические молитвы, оглянулись, только ничего не сказали. День уже близился к вечеру и белому тоже на ночь надо прочитать молитвенное даосистское правило. Прочитал ли он его или обошёлся радостью возвращения в грешный мир живым и невредимым, про то история умалчивает. Но в середине ночи его покровители одновременно поднялись, подошли к европейцу и подняли на ноги очищенного. Руки у обоих оказались довольно крепкими.
— Лин-пош, — заглянула ему в глаза девушка, — ты готов?
— А больше ничего…, — Алексей Николаевич со страхом посмотрел на край чернеющей в темноте пропасти.
— Ничего. Ты очистился, — спокойно произнесла китаянка. — И силу вынести отсюда сможешь только ты, ведь ты — избранный, а каждый должен нести и выносить только свою ношу. Так было, так будет. Такова воля богов. Ты готов?
Писатель вытянул перед собой правую руку ладонью вниз. Пальцы, да и вся ладонь до сих пор заметно дрожала. Девушка усмехнулась, встала на цыпочки, дотянулась ладошками до висков европейца. Потом, подержав какое-то время, вдруг резко отдёрнула руки и встряхнула, будто освобождаясь от чего-то прилипшего к ладоням. Мужчина же облегчённо вздохнул, ему явно стало легче.
— Люди говорят, что время течёт, а время говорит, что люди проходят, запомни это, — она посмотрела прямо в глаза Алексею Николаевичу, но больше ничего не сказала.
А тому нечего было возразить вообще, тем более, что он только, только начал приходить в нормальное состояние. Это отметил сам писатель, потому как глаза китаянки, оказавшиеся так близко, и отливающие в темноте какими-то волшебными искорками, показались европейцу до того лакомыми и соблазнительными, что он всенепременнейше поцеловал бы девушку, не будь рядом молчаливо стоящего старичка. Именно он встрепенулся, ловко и почти неприметно юркнул в подземелье и вскорости поднялся из пещерного коридора с двумя горящими факелами. Он вылез, подождал, пока его заметят и подойдут, отдал один факел девушке и юркнул обратно в пещерное подземелье.
Европейцу ничего не оставалось делать как последовать за ним. Оставшаяся на площадке попечительница легонько подтолкнула избранного в спину, ясно давая понять, что в солярии больше делать нечего, тем более, ночью. Вполне возможно, что она ещё раз подарит когда-нибудь загоревшемуся европейцу свой волшебный взгляд, но это будет потом, если только будет. А сейчас… сейчас неофиту предстояла очередная инициация на положенной в этих местах мистерии овладения тайной силой.
Идя по коридору меж двумя огнями писатель уже не чувствовал себя так неуютно. К тому же, неоднократное обещание помощи и божественное разрешение на вынесение силы из храма только ему одному, придавало уверенности. Как там, в небесных империях делается выбор и на кого выпадает жребий — живым насельникам этой планеты пока неизвестно. Да и надо ли? Тем не менее, поднебесный вердикт вынесен, оглашён и направлен вниз для выполнения.
Храм встретил троицу гнетущей пустотой, неприметной в узком коридоре, густыми пещерными тенями, прятавшимися, где только возможно и сочными, но тяжёлыми запахами сгоревшего жира, которых по вчерашнем прибытии в храм европеец почти не учуял.
Чаши с воловьим жиром по углам и за спиной Бодхисатвы дарили пространству безразлично пылающее пламя. Видимо они горели непрестанно и неугасимо. Алексей Николаевич посмотрел вверх, пытаясь разглядеть храмовый потолок. Свод, если он был, терялся где-то далеко в высоте, а огонь чаш не мог разогнать весь пещерный мрак, хотя светильники по стенам выглядели довольно большими. Такой же была центральная чаша, выполненная в виде поставца на закрученной в косичку толстой металлической ножке. Именно возле неё и поставили европейца, но так, чтобы чаша обязательно оказалась меж ним и тибетским идолом.
— Ом-мани-пудмэ-хум, — начал старец-монах с наиглавнейшего заклинания Бодхисатве. Видимо, на Тибете все молитвенные литургии начинались именно с этой мантры. И всё же старец встал в необычную для ламаистского монастыря и даже для даосизма молитвенную позу Оранты. [33] Он стоял как раз посредине между европейцем и статуей, не уставая повторять заветное заклинание, то есть оградительную молитву.
— Ом-мани-пудмэ-хум, — уносилось под теряющиеся в пещерной темноте своды в тридцать третий или же триста тридцать третий раз.
33
Оранта — древний молитвенный жест: стояние перед Богом с поднятыми вверх руками, ладонями к Богу.
Европеец очень скоро перестал считать заклинания, потому что не обнаружил ни рядом, ни впереди дочери Ранг-ду. Непроизвольно он хотел обернуться, но тут же получил тычок ниже пояса в самый кончик позвоночника. А в этом месте — европеец знал — у человека довольно неприятный нервный узел со свёрнутой в сонный клубок змеёй Кундалини. Тут же по телу прокатилась волна боли, хотя удар был вовсе не сильным. Девушка стояла где-то сзади и могла шпынять белого дикаря точечными ударами, чтоб не вертелся в храме да ещё при чтении бодхисатовских мантр.
Монах к тому времени уже закончил чтение заклинаний, во всяком случае, замолчал. Потом сделал шаг в сторону статуи, другой. Ничего не происходило. Идол не гневался, молнии не обрушивались, всё было тихо, как всегда. Вдруг тишину нарушило короткое уханье и стук, будто по воздуху в каком-нибудь ущелье пронёсся огромный камень, и вибрация воздуха послушно откликалась на полёт.
Но что это? Монах, мерно шагавший к статуе, неожиданно исчез. Пропал, будто его и не было! Алексей Николаевич боялся поверить своим глазам. Он вдруг обнаружил, что почти весь пол между идолом и центральным светильником исчез вместе с только что шагавшим к статуе старцем. На этом месте теперь красовалась огромная пропасть. Скоро откуда-то снизу донёсся слабый отголосок, похожий на звук камешка, брошенного в бездонный колодец. Верно, монах только что расстался с жизнью.
Толстой стоял, в который раз безвольно открыв рот, и не знал, что же всё-таки делать? Из-за спины писателя вынырнула никуда не исчезнувшая девушка и подбежала к самому краю открывшейся пропасти. Всего-то около пяти метров отделяло её от статуи, но через пропасть просто так не перепрыгнешь.
Оказывается, вовсе недаром хранитель уступал дорогу ищущему, а тот совсем не зря прислушался к голосу человеческой интуиции. Единственное, вселяющее мизерную надежду осталось только то, что исчезнувший пол из крупных тесаных плит обнажил две дорожки, два кедровых тёсанных бревна, по которым спокойно можно пройти к статуе. Возможно, в этом тоже пряталась какая-то закавыка. Только не отступать же на полпути. Писатель с детских лет привык придерживаться принципа: если что-либо начал — заканчивай. А не можешь — не берись.