Лик Архистратига
Шрифт:
— Согласна, — сдалась Наташа. — Тем более, что я подглядывала в первый раз в жизни. Ты мне веришь?
— Охотно, — кивнул Никита. — Так что же там такого интересного?
— Там? — девушка даже показала пальцем на дверь. — Там мужчина, который снял с себя не только одежду, но и кожу! Сейчас на кровати валяется окровавленный труп, который был совсем недавно обыкновенным человеком!
— Ах, вот вы о ком, — Никита тоже заглянул в зарешеченное окошечко. — В этом коридоре собрано много личностей всех эпох и всех народов планеты, которым нет места из-за своих дел ни в вашем мире, ни, тем более, в Зазеркалье.
— Как так?
— Очень просто. Этот господин, — Никита тоже показал пальцем на дверь. — Этот господин, если можно так выразиться, жил когда-то очень давно в Иерусалиме. Допустим, тот же Салимский царь Мелхиседек дал Аврааму вина и хлеба, то есть, символ самого первого причастия. А этот вот, — мальчик снова ткнул пальцем в дверь. — Этого звали Агасфер или Ахашверош. Процессия, где Иисус под плетьми стражников нёс свой крест на Голгофу, остановилась у дома Агасфера. Римляне разрешили преступнику посидеть на лавочке. Но Ахашверош выскочил из дома на улицу с криками, мол, нечего тебе здесь останавливаться и сидеть на моей лавочке, преступник! Пошёл вон! Посидеть возле моего дома ты сможешь, когда вернёшься назад после распятия. Иисус на это только сказал: «Прости, если обидел чем, но за доброту свою, пожалуйста, дождись Меня».
Так и произошло. С тех пор Агасфер покинул свой дом и до сих пор скитается по странам под различными именами. В XVIII веке он купил в итальянском городе Тироле имение и вместе с ним титул, за что заплатил папе немалые деньги. С тех пор его зовут граф Сен-Жермен.
Но вот беда. В деньгах он нужды никогда не имеет, что не удивительно. А вот тело регулярно начинает стареть. Вот и приходится старичку Агасферу-Ахашверошу приходить сюда, чтобы омолодить тело, нарастить новую кожу и придумать себе очередную новую жизнь, то есть роль. Кожа у него меняется примерно как у змеи, но старцы говорят, это очень болезненно. Собственно, на то они и старцы, чтобы знать разные такие казусы, только мне не хотелось бы стать таким вот бессмертным, которому нет места ни в земле, ни на небесах, ни в Инфернальном мире, ни в чудесном Зазеркалье. Я бы даже Екклесиастом [68] быть не согласился.
68
Екклесиаст (др. евр.) — проповедник, обладающий даром ясновидения и бессмертия.
Мальчик замолчал. Пока Наташа переваривала его рассказ о человеке, получившем заслуженное бессмертие, Никита перешёл к другой двери и так же, как Наташа, принялся разглядывать что-то, происходящее там, за железной дверью.
Глава 17
Странное место, куда попала Наташа, не могло не произвести на девушку сногсшибательного впечатления. Тем более, от двойника Никиты, впрочем, как и от самого мальчика, оставленного в нашем трёхмерном измерении, девушка получала столько любопытной, исторической, мистической и трансциденентальной информации, о какой мог только мечтать самый умный учёный нашей планеты.
— Во даёт! — произнёс вслух Никита.
— Что? — решила нарушить молчание Наташа. — Там кто-то тоже кожу и кости наращивает?
— Гораздо хуже, — обернулся к ней мальчик. — Я давно не видел эту ядовитую особь. Думал, что его куда-нибудь прибрали. Однако вот он, здесь живёт и здравствует. Живее всех живых, то есть, не берёт его никакая зараза.
С этими словами Никита отодвинулся, давая гостье бросить любопытный взгляд на задверную медицинскую камеру. Почему камеру? Почему медицинскую? Да всё потому, что в белом безмебельном помещении со сферическими потолками и отсутствием углов прямо в центре красовался такой же безугольный колпак.
Только прозрачный. Под ним, будто паук в банке, бегал маленький лысый человечек, одетый в строгую чёрную тройку, засунув большие пальцы обеих рук за рукавные обрезы жилетки. Под колпаком также громоздился вместительный письменный стол с тёмно-зелёной габардиновой поверхностью, на котором кроме стопки бумаги и чернильного прибора стояла большущая банка с… притопленной в ней человеческой головой.
— Ой, — непроизвольно пискнула Наташа.
— Смотрите, смотрите, — хмыкнул мальчик. — Ещё не то увидите. Эта уникальная особь может многое.
Меж тем, бегающий под стеклянным колпаком маленький человечек ни на что не обращал никакого внимания, до глубины увлечённый только беготнёй по медицинскому каземату. А на столе, вокруг которого совершался ритуал беготни, в большой стеклянной банке с формалином плавала голова. Она показалась Наташе до боли знакомой. Будто где-то когда-то человека с подобным выражением лица она уже видела.
Наформалиненная голова в банке казалась намного меньше, чем обычная человечья, хотя неизвестно как человеческий орган будет вести себя в заспиртованном виде. И всё-таки нигде ещё Наташа не сталкивалась с подобными видениями.
— Вы угадали, — весело хихикнул доппельгангер, — это человеческая голова. Между прочим, тоже вашего соотечественника.
Наташа внимательно взглянула ещё раз. Точно, ошибки быть не могло! В формалине плавала голова последнего российского царя!.. Сколько же девушка видела портретов последнего российского императора, фотографий, даже простых карандашных набросков, так что ошибиться просто нельзя было! А тот, что непрерывно бегал вокруг письменного стола…
— О. Господи! — выдохнула девушка.
Непрерывно бегающим оказался товарищ Ульянов-Бланк собственной персоной. Живой! То есть, живее всех живых! Как и говорил только что Никита.
— Но ведь он же, — попыталась жестикулировать Наташа, показывая рукой куда-то в сторону, где в центре Третьего Рима на Красной площади почивал его тотем, тюльпа или же доппельгангер, — он же в Москве! Он же!.. О, Господи!..
— В мавзолее? — весело рассмеялся двойник Никиты. — Но ведь вы, тёть Наташ, тоже не совсем здесь, а, скажем, в крымской пещере на камушке прикорнула. Так кто ж из вас покойничек?
Веселье доппельгангера было безгранично, но, к счастью, не бесконечно. Может быть, у них в Зазеркалье так положено и не возбраняется насмехаться над усопшими. Бегающий в стеклянной банке человечек не всегда ведь был каким-то отщепенцем. Девушка почувствовала к нему жалость ибо у самой с родителями было не всё в порядке.
— Что ж делать с вами, трёхмерными ипохондриками? — снова засмеялся Никита. — Всё у вас плохо, плохо. Нет, чтобы порадоваться, приплясывая: а будет ещё хуже! а будет ещё хуже! так нет, вам архиважно, чтобы кто-нибудь всенепременнейше пожалел. Вот и взяли мы его сюда. А то на небесах не нужен, в миру — тем более. Куда ж ему, сердешному, меж небом и землёй?