Лики России (От иконы до картины). Избранные очерки о русском искусстве и русских художниках Х-ХХ вв.
Шрифт:
Перед нами удивительное по живописному мастерству наследие самобытного русского художника.
И перед нами уникальный по многообразию предлагаемых сюжетов и исторических деталей источник. Источник для изучения отечественной истории.
Да если бы только один…
Сколько информации о той далекой эпохе – выражения лиц, характеры, настроения, присущие портретируемым из числа членов царской семьи, одежда, сохраняющая для нас все нюансы быстро менявшейся моды, украшения…
Можно ли сегодня изучать петровскую эпоху и время «птенцов гнезда Петрова» без тщательного всматривания в зале «Третьяковской галереи» в портрет царевны Прасковьи Ивановны, в прелестный овальные портрет Елизаветы Петровны в детстве (не тогда ли запомнила будущая императрица придворного художника, а запомнив, при первой возможности стала добиваться его возвращения из ссылки).
А портреты Петра I кисти Никитина? Целая галерея, дающая множество сведений современному читателю и о характере Петра в разные годы (а ведь всем известен его переменчивый норов). А вот и конец великого правления – «Петр на смертном одре».
Да и за то одно он нам сегодня мог бы
Однако ж если с персонажами «Куликовской битвы» разобраться не сложно, тем более, что подробная подпись дает подсказки, то с портретами современниц кисти Никитина все не так просто.
Тот же портрет царевны Прасковьи Иоанновны – поначалу попал в каталоги просто как «Портрет знатной особы». Было лишь предположение, что изображенная «может быть одной из представительниц императорского дома». Горностаевая мантия, наброшенная на плечи модели Ивана Никитина, – неотъемлемый атрибут высокого положения. В первых публикациях об этом портрете, многие десятилетия до Русского музея и «Третьяковки» находившемся в частных коллекциях, скупо сказано: «Считался ранее портретом царевны Анны Петровны, но в 1714 г. ей было только 6 лет, что совсем не соответствует возрасту портретированной особы».
Обратимся к скупым историческим источникам.
Вот что писал в 1702 г. голландский путешественник и художник Корнелиус де Брюн: племянницы русского императора красивы лицом, довольно дородны, что нисколько их не безобразило, – глаз радовали их стройные талии, они красивы и добродушны, цвет лица нежный…
Три родные племянницы Государя были его фондом «агентов влияния» в сложной дипломатической игре того времени. Выдав их удачно замуж, Петр I планировал подчинить своему влиянию спорные земли, закрепить складывающиеся контакты и связи.
Возникают трения со шведами вокруг Курляндии, и хитрый Петр закрепляет победы, достигнутые силой оружия, победой дипломатической: Анна Иоанновна становится супругой герцога Курляндского.
Привлекает Петра военно-политический альянс с властителем прусского герцогства Макленбургского Карлом-Леопольдом, и вот уже старшая племянница – Екатерина Иоанновна отправляется в путешествие «к месту службы» в качестве герцогини Макленбургской.
Портрет младшей – Прасковьи Иоанновны – также был заказан Петром для «дипломатической надобности».
Есть атрибуция этого прелестного портрета, принадлежит она Нине Молевой, собравшей только по одной этой работе Никитина целый исторический и иконографический архив.
Сведения о трех сестрах мы находим и в книге весьма популярного в 70-е гг. XIX в. романиста Д. Л. Мордовцева «Русские женщины первой половины ХУШ века».
Если портреты двух денщиков Петра – это исторический детектив, то портреты трех племянниц императора – историческая мелодрама.
В юности прелестные девочки (даже описанные в литературе недостатки той же Анны Иоанновны, – это совсем другое время), заброшенные, обреченные на скукотную монотонную жизнь, по-человечески никому не нужные, да кстати, и позднее не нашедшие ни любви, ни заботы, ни понимания и в супружестве.
Три маленькие главки русской истории. Три трагедии, драмы, печальной повести с чуть улыбчивым началом и горьким концом.
Царица Прасковья Федоровна своим состоянием не обладала, Петр же в отношении семьи был скуповат. Царственная бедность. Образование – такое же скудное, как немудреный гардероб царевен. Петр ограничился жалованьем единственному учителю Рамбурзу, который чему и мог обучить трех принцесс, так только «манерам и движениям». Жили были в Измайлове царица, заброшенная Петром ради любовницы Екатерины, и три прелестных девицы. Хотели (мечтали) как лучше, а вышло как всегда…
Можно ли по портрету придворного живописца предугадать судьбу знатной модели?
На холстах, большинством специалистов относящихся к произведениям Ивана Никитина, – три милых девицы, дочери «скорбного главою» брата и соправителя царя Петра. Знатность и бедность, дворцовые интриги и неудачные романы… Да удачных романов у принцесс не бывает, разве что в сказках. Романтические мечты и убогость существования…
Состоявший в свите жениха Анны Петровны герцога Голштинского камер-юнкер Берггольц оставил потомкам прелюбопытнейший «Дневник». Судя по воспоминаниям вельможи, избалованного иногда скромной, но все же роскошью герцогских замков Европы, жили в Измайлове скудно. Царевны спали вповалку с сенными девушками, в грязи и тесноте. В одной комнате были и спальня, и приемная царицы. Душевной теплотою бы согреться в зимние вечера. Но царица обладала суровым нравом и лаской девиц не баловала.
Рано выданные, не по любви, по дипломатической целесообразности замуж, не успели они и завести пусть рискованные, но такие притягательные романы с кем-нибудь из приближенных к дворцу молодых дворян.
На портретах Ивана Никитина – ангелы и херувимы.
Но комплексы, заложенные в детстве, гулко откликаются спустя годы.
Старшая – Екатерина Иоанновна, – после двух лет жизни с развратным и грубым мужем, оставила Макленбург и несмотря на сопротивление Петра вернулась в Россию. Личная жизнь так и не задалась. Историкам известна как придворная интриганка во время правления сестры – Анны Иоанновны. Сама же Анна в годы своего правления ничем хорошим современникам не запомнилась и характер ее, по выражению Нины Молевой, составившей интересное исследование истории портретов трех сестер кисти Ивана Никитина, «лег черным пятном на целое десятилетие русской истории».
Из всех портретов царевен наиболее причудливую историю имеет портрет младшей – Прасковьи Иоанновны. И жизнь ее выламывается из пусть и драматической, но обычной жизни царевен и цариц.
Насмотревшись на трагедию личной жизни двух старших сестер, чтобы и возможности такой дядюшке не дать – продать ее в унизительную зависимость европейским герцогам – извращенцам, по любви (по любви ли, может от отчаяния?) без венца сошлась с одним из соратников Петра I…
Такой шаг грозил заточением в монастырь…
Хотя избранник ее (или она была его избранницей?) Иван Ильич Дмитриев-Мамонов человек был в России того времени далеко не последний.
Участник шведской войны и персидского похода; советник Военной коллегии, один из составителей «Воинского регламента». С оговорками, – любимец своенравного царя.
Но – не «ровнюшка»…
А ведь и просвещенной Европе известен. А на Европу Петр I привык оглядываться.
О морганатическом супруге царевны Прасковьи Иоанновны воспоминание оставил испанский посол.
В своих дипломатических «рапортах» герцог де Лириа называет Ивана Ильича человеком значительным, с умом и характером, умелым дипломатом и в интригах придворных «лукавым и пронырливым». Может, это и помогло храброму военачальнику выйти победителем из так и не начавшегося «сражения» с императором…
Петр I с фактом самоуправства племянницы и приближенного смирился.
Полна интригами придворная жизнь.
Когда Дмитриев-Мамонов выдал свою любимую дочь от первого брака замуж за… любимого денщика Петра I – Василия Поспелова, при дворе заговорили о тайном «заступничестве» денщика за союз Мамонова и Прасковьи.
Тонкая материя – история живописи, а и тут без влиятельных денщиков не обойтись.
Коротким было однако ж счастье самой счастливой из трех царевен.
В 1730 г. скоропостижно умирает Дмитриев-Мамонов. Годом позже вслед за любимым (все таки, думается, любимым, а не просто влиятельным и уважаемым, спасшим ее от продажи в «рабство» какому-нибудь плюгавенькому европейскому князьку) уходит из жизни и «царевна Прасковья».
А портрет Прасковьи Иоанновны оказывается в Академии художеств. Портрет был написан в 1714 г. Напомним начало очерка: в 1716 г. советовал из Амстердама в письме в Гданьск путешествующей с ним по Европе жене рекомендовать молодого живописца польскому королю, «чтобы велел свою персону ему писать, также и прочих каво захочешь,/…/, дабы знали, что есть и из нашего народа добрые мастера».
Петр не был знатоком искусства. В картинах больше значение придавал познавательности, нежели живописному мастерству. Но он был не глуп и памятлив. Во время путешествий по Европе насмотрелся во дворцах управителей, да и в домах обычных бюргеров, например, в Голландии, на портреты европейских живописцев, сам не раз позировал известным мастерам.
Он ощущал общий уровень современного ему европейского портрета. Привлекая молодого живописца в качестве придворного художника, он как бы признавал степень достигнутого тем мастерства.
Словами из письма Петра начал я этот очерк, ими и закончу «портрет портретиста».
Были у Никитина и другие замечательные работы, которые интересны нам сегодня не только как примеры высокого уровня живописи русской, но и как дополнительные источники для изучения русской истории. Были у Никитина (при всей спорности атрибуции) и такие шедевры, как портрет С. Г. Строганова, Б. П. Шереметева, М. Н. Строгановой, E. Л. Ушаковой.
И все полны историческими деталями – достоверным изображением драгоценностей, одежды, орденов, психологически точно подмеченных черт портретируемых.
Многогранен был его талант. Тем и запомнился первый исторический живописец, первый придворный портретист, первый ссыльный художник Иван Никитин, самобытный русский мастер, доказавший гордой Европе, что «есть и из нашего народа добрые мастера»…Жизнь и наблюдения Алексея Антропова
«Жизнь и наблюдения Алексея Антропова, отражённые им самим для своих потомков в созданных собственноручных живописных портретах современников».
Так, по аналогии с популярным сочинением современника Антропова, известного литератора второй половины XVIII в. Андрея Болотова, можно было бы назвать эссе о выдающемся портретисте этого времени.
Книги такой живописец написать не сумел, да и нужды большой в том не чувствовал. Ибо все, что хотел рассказать потомкам о своём времени, действительно сделал это в многочисленных портретах. Антропову удалось продолжить и развить традиции русской портретной живописи, которые были заложены героем моего предыдущего очерка – Иваном Никитиным.
Биографии этих двух живописцев сложились по-разному. Антропов начал свой путь портретиста в не лучшее для искусства время. Достаточно напомнить, что при Анне Иоанновне – по причине растущего влияния иностранцев при дворе – к русским национальным традициям в искусстве принято было относиться пренебрежительно. Ситуация изменилась к 1740-м гг., по восшествии на престол Елизаветы, дщери Петровой.
Антропов не был учеником Никитина, но, без сомнения, учился на его портретах, отразивших сам дух преобразований, новое понимание личности человека, его место в обществе, «государственную принадлежность».
Возможно, в контексте концепции предлагаемой вам книги, Никитин больше, чем кто-либо другой, отразил психологию людей своей эпохи, выразил типические черты своих современников. Ни один источник изучения истории не даёт такой пищи для размышлений об индивидуальном и типическом в людях этого времени, как портреты кисти И. Никитина.
Следующий шаг в развитии русского исторического портрета должен был сделать Алексей Антропов.
Первым высокую оценку молодому живописцу дал известный мемуарист Якоб Штелин (здесь и далее его высказывания цитируются по изданию «Записок» в Берлине в 1926 г.): по мнению автора «Записок», русская портретная живопись составляла во времена Антропова приятное исключение среди других жанров, ибо первой сумела освободиться от иностранного влияния.