Лики России (От иконы до картины). Избранные очерки о русском искусстве и русских художниках Х-ХХ вв.

Миронов Георгий Ефимович

Под руководством Н. Рериха школа вскоре стала одним из самых разумно организованных и демократичных учебных заведений России.

Можно ли совместить столь насыщенную научно-педагогическую деятельность с творческой? Можно, если речь идёт о Рерихе.

С 1906 по 1914 г. Н. Рерих постоянно участвует в зарубежных выставках русского искусства в Париже, Вене, Риме, Брюсселе, Лондоне. Его картины приобретают Лувр, Люксембурский музей в Париже, Римский национальный музей.

Казалось, он завоевал себе постоянную и надёжную нишу в искусстве. Критик А. Ростиславов писал ещё в 1907 г. (а в 1918 г. в Петрограде вышла его небольшая книжечка «Рерих»):

«Может быть, Рерих – один из самых интересных современных наших художников. Ведь он у нас совершенно один. Нельзя сказать, чтобы он был чужд посторонних и даже сильных влияний, – замечу при этом, очень сложных и разнообразных, от Васнецова до Врубеля, от старых итальянских мастеров и новгородских иконописцев, от Пюви де Шаванна и северных стилистов – до современных утончённых графиков запада. Но под всеми этими влияниями всегда чувствуется самобытность, стремление к своим особенным живописным и стилистическим задачам».

С годами манера Рериха меняется. Он остаётся историческим живописцем, но собственно образам прошлого он теперь отводит подчинённое место.

«История, фольклор, мифология, – справедливо пишут П. Беликов и В. Князева в монографии «Рерих», – превращались в источники, из которых черпался материал для метафорического изобразительного языка».

В картинах «Поморяне. Утро», «Поморяне. Вечер», «Небесный бой», «За морями земли великие», как и в ранее написанной картине «Бой», он решает проблемы, не имеющие непосредственного отношения к традиционному пониманию исторического жанра.

Разумеется, эрудированный археолог, в изображении пейзажей с древними деревянными строениями, бытовых сцен из жизни древних славян, он придерживается исторических реалий. Но исторический мотив ему всё чаще служит лишь канвой, на основе которой воссоздаётся обобщённый образ гармоничной жизни. Это не вымысел, а домысел учёного и художника. Он не столько на основе известных исторических источников воспроизводил суровую, полную лишений жизнь наших предков веков минувших, сколько рисовал картину будущего, создавал образ обретённой народом гармонии.

«Если искусство служит Родине, – пишет он в годы первой мировой войны, – то, конечно, следует перед ним поклониться. А служение – это, конечно, не в служебных изображениях, не в возвеличивании вкуса, в росте самопознания, в подъёме духа. В подготовке высоких путей».

И в драматические для страны, да и всей планеты годы он по-прежнему ищет гармонию. Но обращается не к грозным предзнаменованиям, а к фольклорным мотивам, среди волнующих его героев и образов – великие русские подвижники: «Прокопий праведный отводит каменную тучу от Устюга Великого», «Пантейлемон – целитель» и др.

Война убивает гармонию. Художник, обращаясь к образам прошлого, святым и праведникам, пытается восстановить её, а растерявшимся в лихолетье людям – помочь обрести веру, надежду и любовь.

Казалось, война, изменив мир вокруг, не смогла изменить внутренний мир Рериха.

Однако она внесла серьёзные коррективы в его биографию.

Он уже давно ощущал недостаточность книжных сведений о все более и более интересующих его странах Востока. Перед самой войной он предпринял ряд мер по организации научно-художественной экспедиции в Азию. Однако пока все его активные действия осуществляются в рамках его внутрироссийской деятельности: он обсуждает возможность перевозки в Россию древнего индуистского храма, в просветительских же целях он собирался посылать в Индию стипендиатов школы Общества поощрения художеств. Всем этим планам помешала война. Но не остановила подготовку к большой экспедиции в Азию.

Организация этой экспедиции тормозилась не только войной, но и болезнью Николая Константиновича. Частые бронхиты и пневмонии заставляют его поддаться на уговоры врачей и перебраться из города большого в маленький, каковым тогда был Сердоболь, ныне Сортавала, на берегу Ладожского озера. Близость к Петрограду позволяла руководить делами Общества поощрения художеств.

Приступы болезни заставляют его написать завещание в мае 1917 г., в нём есть такие строки, не требующие комментариев:

«Прошу Русский народ и Всероссийское Общество Поощрения художеств помочь семье моей, помня, что я отдал лучшие годы и мысли на служение русскому художественному просвещению».

После октября 1917 г. он лишь раз побывал в Петрограде (на заседании преподавателей и представителей учащихся провёл обсуждение подготовленного им проекта реформы).

В мае 1918 г. граница между Финляндией (а Сердоболь согласно договору между Финляндией и РСФСР отошёл к Финляндии) была наглухо закрыта. Подобно многим другим русским людям, не считая себя эмигрантом, он оказался в эмиграции. Все его дневники и литературные произведения 1917–1919 гг. свидетельствуют о том, что он никогда не думал порывать с Родиной, постоянно координировал свои планы, свою научную деятельность с Россией, вне зависимости от того, какая политическая система там складывалась.

Какое-то время он, по-видимому, как и другие эмигранты, вне зависимости от обстоятельств и причин своей иммиграции, думал, что всё это временно. Ждал скорого возвращения.

В 1918 г. он пишет картину «Карелия. Вечное ожидание». Нет сомнения, что она биографична. На пустынном берегу – четыре фигуры, одна женская и три мужских (у Рерихов к тому времени и подрастали два сына). Взоры устремлены к горизонту. Ждут вести о том, что пора пускаться в дальний путь.

Мечтали вернуться в Россию.

Планировали большую экспедицию в Азию.

Две эти мечты трудно корреспондировались.

Культурная политика новой власти в Петрограде была невнятна и потому не понятна.

Что же касается экспедиции в Азию, то тут было всё предельно ясно: если она будет инициирована из советской России, скорее всего, она будет обречена на провал.

Рассматривается промежуточный, компромиссный вариант: вернуться в Россию, но после экспедиции в Азию.

Но и в компромиссах Рерих был непоследователен и упрям: отказался принять так называемый нансеновский паспорт, предлагаемый за рубежом русским эмигрантам, ибо таковым себя не считал.

Тем не менее осенью 1919 г. он уже в Лондоне – в мечтах об Индии.

Но нет в душе гармонии без России. Её, эту гармонию ещё предстоит найти. А пока. Он пишет вдове Леонида Андреева: «…без России – то, как же? Ведь я русский художник и могу путником пройти по миру: но ведь огонёк дома должен гореть в России».

Русским художником, представляющим её многовековую культуру, воспринимается он и на многочисленных персональных выставках его картин в США. В течение трёх лет, по мере передвижения экспозиции по крупнейшим городам США, она пополнилась написанными уже за океаном произведениями. Именно в США Рерих создал необычную для западного зрителя серию «Святые» (сам Рерих называл её чуть иначе и точнее «Подвижники»), Святость и подвижничество – вещи разные.