Лики Януса
Шрифт:
— Какое средство? И как переводится инф… инф… Что это — вид паралича?
— Inflancio astus, — самодовольно повторил Хаус. — Это заболевание стопроцентно излечивается с помощью единственной процедуры. Для этого больному ректально вводится двести миллилитров скипидара. В переводе на русский язык Inflancio astus означает «воспаление хитрости». — пояснил он и тут же, поймав подкинутый к потолку теннисный мяч, метнул мне его прямо в лицо. — Вставай, бездельник! — грозным голосом рявкнул он.
Я попытался защитить лицо руками. Я попытался защитить лицо руками. Я попытался
— Чёрт! Он не встал! — несколько удивленно воскликнул доктор Хаус. — Может быть, я ошибся, и он не притворяется? Надо проверить эту версию. — и тут он подскочил ко мне и с размаху врезал по моей голове своей массивной тростью.
Я ощутил ещё более мощный удар, чем минуту назад, и вырубился, но перед этим… перед этим я дёрнул руками. Я явственно чувствовал, что, когда Хаус заносил надо мной свою трость, мои руки напряглись и чуть-чуть сдвинулись с места.
Не знаю, долго ли я лежал в беспамятстве. В себя я пришёл от того, что в голове появилась беспокойная мысль — выдержал ли «очкарик» удар тростью? Я попытался поднять руки, чтобы нащупать его, но руки не двигались, однако, в первое мгновение, когда у меня только возникло желание поднять их, я явственно их почувствовал.
Тем не менее, когда открыв глаза, я увидел наглую и самодовольную небритую физиономию, я выругался. Хаус расплылся в бессовестной улыбке.
— Я ошибся, ну так что же, — произнёс он, не моргнув глазом. — У тебя нет Inflancio astus.
В ответ я покрыл его трёхэтажным матом. Я и без него знал, что у меня нет воспаления хитрости. Зато теперь у меня противно ныла скула и болел зуб, от которого отскочила пломба. Похоже, создание виртуального врача — дурацкая идея.
— Слушай, — сказал я. — Ты не должен выходить из-под контроля. Ты обязан выполнять все мои инструкции. Главный — я. Не будешь вести себя по-человечески — я тебя уволю.
— Кадди с пенисом, — хмыкнул в ответ Хаус. Я не знал, кто такая Кадди, но понял, что у моего врача с ней при жизни были сложные отношения. — Ты включи свой мозг. Ах, ты не можешь? Ну да, он же у тебя спит сном праведника. Ну, я тебе помогу, я тебе растолкую. Включай соображалку и отвечай: если бы я не треснул по твоей дурацкой башке, разве твои руки что-нибудь почувствовали бы?
Он знал! Мне не показалось! Хаус тоже знал, что мои руки перестали быть совсем мёртвыми. В них появилась жизнь. Пока ещё микроскопическая, пока ещё едва заметная, но это были уже не два куска мяса, это были мои руки. Мозг искал с ними связь и почти нащупал её.
— Я буду размышлять дальше, — произнёс Хаус. — Но мне нужна доска с маркером и моя команда. Я без них не могу думать.
— Бери, что хочешь, — устало сказал я. — только позаботься о том, чтобы хотя бы твою команду я не видел. Мне и тебя хватает по самое не могу. Общайся с ними за пределами моего сознания.
— Замётано, — пообещал Хаус.
— Я тебе доверяю, — постарался я воззвать к его совести. — Руководи моим лечением. Ты мне нужен. Делай то, что считаешь правильным.
И доктор
6. Брюня и обретение формы
Когда Сергей пришёл вечером с работы и увидел меня, он испугался. Ещё бы — под глазом у меня красовался огромный, иссиня-чёрный синяк. Мухин понимал, что я не мог упасть с кровати, удариться, а затем подняться и вновь юркнуть в постель. Квартира была заперта, в неё не мог зайти посторонний и повредить мне. Значит, синяк — следствие болезни, у которой появился новый, неизвестный и тревожный симптом. Квартирант хотел немедленно вызвать «скорую», и только напомнив ему Декларацию прав человека, мне удалось заставить его отказаться от этой затеи.
Я, как мог, постарался его успокоить, сказал, что вся проблема в моём зубе, из которого выпала пломба, что со мной такое уже случалось, и при зубных болях мое лицо покрывается синяками — так на меня действуют внутренние воспаления. И не надо так на меня смотреть, не надо, даю голову на отсечение, что это простой фингал, мне ещё рано покрываться трупными пятнами. Через пару дней я буду выглядеть намного лучше.
Единственное, что мне безудержно хотелось спросить у Сергея: цел ли «очкарик», нет ли на нём каких-нибудь царапин или повреждений, но задать подобный вопрос я так и не решился, он бы вновь возбудил в Мухине излишние подозрения.
Вечером, после мытья-бритья я, как всегда заснул, надеясь, что проснусь, как всегда, в семь утра. Не тут-то было. Ни свет, ни заря, в четыре ночи, явился Хаус, скинул с меня тростью одеяло и рявкнул:
— Вставай, лежебока! Пора лечиться. Я для тебя кое-что нашёл.
Лежать голым перед врачом, который на тебя при этом орёт, унизительно. Но у меня не было никакой возможности натянуть на себя вновь одеяло.
— Слушай, ты, — гавкнул в ответ я. — Мы договорились, что я главный. Так вот, прекрати тут командовать. И положи одеяло, как было. А то уволю, — предупредил я.
— Тебя унижает вид твоего мужского достоинства или твоего тряпичного туловища? — съехидничал Хаус, но послушался и снова закрыл меня одеялом, предварительно окинув мои причиндалы оценивающим и насмешливым взглядом. — Да, так вот. Ты будешь с сегодняшнего дня заниматься борьбой.
— Чем-чем? — поперхнулся я.
— Восточными единоборствами, а точнее, стилем Джит Кун-До, — уточнил Хаус. — Я нашёл на их сайте для тебя классного специалиста. Его зовут Брюс Ли. Он говорит, что сумеет тебе помочь. И я с ним согласен — у него есть для такой уверенности все основания.
— Да я бы лучше русской борьбой, на фига мне восток? — возмутился я. — Это в ваше время всякая экзотика была в моде, а я люблю всё наше, доморощенное, родное, русское. Может, Илья Муромец или Добрыня?
— Добрыня? — ухмыльнулся Хаус. — Махать дубиной? Ну конечно же, сила есть, ума не надо! Нет, голубчик, тебе сейчас нужны не туполомные кулаки, тебе нужна работа с обретением формы. И с этим тебе никакой Добрыня не поможет. Только Брюс.
— Я буду звать его Брюней, — капризно произнёс я (всё-таки я был не выспавшийся).