Ликвидатор
Шрифт:
Я поднимаю винтовку, чуть толкаю дверь, просовываю толстый глушитель в увеличившуюся щель, но стрелять не тороплюсь. Поспешность и промахи в этом деле допускать нельзя.
Первая пуля должна его полностью парализовать. Вторая – прикончить.
Перекрестие прицела плавно скользит по сгорбленной фигуре.
Снайпер еще с минуту возится в центре комнаты, аккуратно сворачивает тряпку, чтобы в нее не попала цементная пыль.
«Педант», – подмечаю я, поглаживая указательным пальцем спусковой крючок.
Наконец-то он встает с колен, медленно подходит к окну
«Смотри-смотри. Все правильно, я где-то там».
В комбинированном ночном прицеле фигура Брянова выглядит четким контрастным пятном. Я совмещаю перекрестие с грудной клеткой.
Внезапно откуда-то слева доносится шорох.
Я прекращаю дышать. Снайпер делает шаг в сторону и оборачивается на звук.
Я повожу стволом влево, осматриваюсь сквозь оптику.
Никого.
Слышится возня и боевой кошачий вой. Понятно. Бездомные коты воюют за территорию.
Я успокаиваю дыхание. Брянов возвращается на прежнее место и подносит к глазам бинокль.
Все, пора заканчивать. Я ловлю в перекрестие его торс и плавно давлю на спусковой крючок.
Щелчок, второй.
Брянов приглушенно вскрикивает и заваливается на нижний обрез оконного проема.
Я покидаю укрытие, стаскиваю Романа на пол, включаю крохотный фонарь и осматриваю тело. Первая пуля перебила позвоночник, вторая вошла точно в затылок. На всякий случай я щупаю пульс. Снайпер мертв.
Ненависть – привилегия побежденных. Я же, стоя над трупом снайпера, не испытываю абсолютно никаких эмоций: ни злобы, ни отвращения, ни восхищения, ни тяжкой задумчивости. Полное отсутствие послевкусия. Роман Брянов – такой же рядовой исполнитель, как и я. Он получал приказы – возможно, от той же Милены Забравской, – знакомился с досье и исполнял их. Так что глупо обижаться на него или злиться.
Я на миг представляю себе, что будет, когда тело найдут строители или хозяин недостроенного дома. Крики, оры, звонки в полицию!.. Красота.
– Извини, Рома, работа. Ничего личного, – говорю я, стираю отпечатки с металла и засовываю ему за пояс свой ПМ с глушителем. – Тебе теперь все равно. Менты же пусть поломают голову, подумают, кто ты, что здесь делал с СВД, зачем убивал из этого пистолета высокопоставленных персон?.. А у полковника Трухина на некоторое время прибавится хлопот и пропадет желание мстить мне за смерть Семирядова.
Гильзы! Сегодня тот исключительный случай, когда лучше не оставлять вообще никаких следов.
Я возвращаюсь в комнатку, освещаю пол лучом фонарика, нахожу у двери две латунные гильзы и кидаю их в карман. Потом вооружаюсь старой рукавицей и обмахиваю бетонный пол, дабы скрыть отпечатки своей обуви.
Третий этаж, второй, первый. Я быстрым шагом пересекаю участок и выглядываю за калитку.
Три часа ночи. На улице ни души, все окна в соседних домах темны. Горят только фонари на столбах. Это радует.
Я возвращаюсь на территорию Катиного участка и начинаю сборы. Забрасываю в багажник «Винторез», выключаю телевизор и свет в доме. Открываю ворота, с полминуты сижу в машине и вспоминаю, все ли сделал. Ибо возвращаться сюда не стану ни под каким соусом.
Я выезжаю из поселка Дубки затемно, когда небо на востоке даже не окрасилось в фиолетовый цвет. Преодолеваю полтора десятка километров по объездной дороге, потом сворачиваю на трассу, ведущую на юг.
Стрелки на часах показывают половину четвертого. До Клещевки всего пятьдесят минут пути по пустой трассе. На месте я окажусь, пожалуй, рановато. Впрочем, у меня остается одно важное дело, которое необходимо провернуть перед встречей с Катей и ее дочерью.
У первого же моста я притормаживаю и съезжаю вниз, к реке. Останавливаюсь на берегу, выключаю все огни и выхожу из машины. Первым делом сжигаю старые документы. Все, кроме загранпаспорта на свою настоящую фамилию. Кто знает, вдруг еще пригодится?.. Потом я сую боеприпасы в чехол, где уже находится «Винторез», и кидаю в воду, как можно дальше от берега. Туда же летят стреляные гильзы, фонарь, дневной оптический прицел и все те причиндалы из-под сиденья, которые регулярно использовались мною при обслуживании клиентов.
Я понятия не имею, какая здесь глубина. Может так получиться, что через день-два эти вещицы кто-то случайно отыщет. Но меня это не волнует.
Во-первых, отныне я не Станислав Владимирович Пинегин, а Артур Анатольевич Дорохов. Во-вторых, через сутки я планирую оказаться очень далеко от Петровска. Там, где следственные органы меня никак не достанут.
Неплохо бы избавиться и от машины, но без нее я пока обойтись не могу.
Все. Наконец-то со старой жизнью покончено. Признаюсь честно, к сегодняшнему дню мне чертовски надоело ходить над пропастью по тонкому тросу без всякой страховки. Я жутко устал и хочу насладиться обычной, самой простой человеческой жизнью без каждодневного риска быть убитым либо телохранителями, либо родственниками ликвидированных жертв, либо своими же коллегами.
Испытав неимоверное облегчение, я сажусь в автомобиль, запускаю двигатель, в приподнятом настроении возвращаюсь на трассу и мчусь на юг.
В Клещевке я оказываюсь в шесть утра. Несмотря на ранний час, в селе уже начинается рабочий день. Люди выгоняют со двора коров, спешат на ферму. Кто-то едет на тракторе по улице, поднимая клубы серой пыли.
Катя подробно объяснила, где находится дом ее дальнего родственника по мужу, и поиски не занимают много времени. Я паркую внедорожник напротив ворот и нажимаю на кнопку звонка у высокой калитки.
Слышатся торопливые шаги, раздается лай собаки.
– Кто там? – спрашивает мужской голос.
– Станислав. Катин знакомый.
Калитка открывается.
– Заходи.
Двоюродным дядей покойного супруга Кати оказывается рослый мужик лет шестидесяти.
– Николай, – представляется он, вводит меня в дом и уточняет: – Катя с Дашей еще спят.
– Надо бы разбудить.
– Может, чайку с дороги?
– Спасибо, тороплюсь.
Екатерину я бужу нежным поцелуем. Она открывает глаза, улыбается, обнимает меня.