Лиловые люпины
Шрифт:
Большая часть пьесы, наверное, осталась позади, и я уж было стала надеяться, что родсобрание оказалось заурядным, посвященным успеваемости и затмившей все истории с часами, а роковых вопросов о наших дружбах там не касались. Но я ошибалась. Мать просто устроила антракт, отдыхая за нашим зрительским дивертисментом от сложного многоголосья, которое только что передала, вложив в игру все свои немалые артистические способности, обычно загнанные куда-то глубоко внутрь. Она заговорила:
— И вдруг, можете себе представить, мать ближайшей подружки этой, — пренебрежительный жест в мою сторону, — ну, ее вечной подпевалы, конопатой такой коротышки…
— Инки Иванкович, —
— Да-да, Евгения Викторовна, если мне не изменяет память, подсаживается ко мне и говорит… — Я услышала знакомый, медлительный, но доведенный матерью до невозможной аристократической томности голос Евгении Викторовны: — «Не на-аходите ли вы, На-адежда Га-авриловна, что нам на-астало время переговори-ить?» С запросами такая дамочка, шляпка с вуалькой, в ушках золотые сережки, — мать несколькими щепотно-жеманными движениями изобразила у своего лица эти изящные вещицы, — и все, простите, под девятнадцатый век, Полина Виардо, и только! — Мать на миг переключилась на свой нормальный и весомый голос: — «Слушаю вас, Евгения Викторовна», — и тут же опять принялась изнеженно растягивать: — «Не ка-ажется ли ва-ам, что конта-акт, уста-ановившийся между нашими до-очерьми, вредоно-осен для обеих, осо-обенно для моей Инно-очки, ко-оторая, как я за-амечаю, на-ачала си-ильно отстава-ать в учебе? Нет ли тут вли-ияния ва-ашей Ни-ики, ее слишком ча-астых визитов и бо-олтовни?» — Тут мать ввела в диалог озабоченно-маслянистый голос Томы, оказывается внимавшей этому разговору: — «Так мужет быть, прусту запретить Иванкувич и Плешкувуй эту упасную дружбу, пресечь и пруследить, чтубы уни меньше убщались и не сидели вместе в классе?»
Еще вчера при передаче такой беседы я обалдела бы от ужаса, но сегодня отношения с моей Кинной были скреплены нерушимой предусмотрительной клятвой. Ну, запретят в школе, будем дружить тайно, даже интереснее! И потом, сегодня я танцевала с молодым, да нет же, взрослым человеком!
— А ты что ж, — сердито бросила бабушка матери, — так и молчала в тряпочку перед этой дамчонкой, Никишку в дерьме валять позволяла?
— Помолчите, мама, — сказала мать. — Вы же еще не знаете, что эта Анна Каренина позволила себе дальше! Конечно же, я и той и другой ответила как подобает. — Мать изобразила свой достойный, полный нелицеприятности голос: — «Милейшая Евгения Викторовна, почтеннейшая Тамара Николаевна, здесь ведь затруднительно судить, кто из них на кого больше влияет, и не думаю, чтобы Ника была хоть чем-нибудь хуже Инночки, обе плетутся в хвосте». А она мне на это… нет, вы подумайте, какой у мадам Моны Лизы апломб! — Мать снова пустила в ход изысканную салонную растяжку: — «Не-ет, я да-алека от мысли что-нибудь за-апрещать или пре-есекать. На-апротив, я хоте-ела бы дать обеим испыта-ательный срок до конца тре-етьей че-етверти, и если их успеваемость не улу-учшится, то-огда мы что-нибудь и предпримем сообща-а. Во-озь-мите та-акже во внима-ание, уважа-аемая Наде-ежда Га-авриловна, что де-евицы не у вас встреча-аются, а в мо-оем до-оме и ва-аша Ни-ика за-асиживается у нас допоздна-а, даже у-ужинает с на-ами. Я не хочу ска-азать ничего-о дурно-ого, но во-озможно, у вашей до-очери до-ома слишком однообра-азный пищевой ра-ацион или же вы при-идерживаетесь чересчур стро-огих мето-одов воспита-ания, если Ни-ика та-ак не то-оропится домой?»
— А ты, ты? — гневно вопрошала бабушка. — Спустила ей?
— Что вы, мама! — Мать, изменив набрякший яростью голос на невинно-интеллигентный, воспроизвела свой ответ: — «Любезнейшая Евгения Викторовна, может быть, со стороны Ники действительно неразумно засиживаться в доме у таких, извините, гостеприимных
— Это-это-это, — выпустил очередь отец, — это-это моло… моло…
— Молодец, Надька, — без труда перевела бабушка, — отбрила сволоту.
С моей точки зрения, мать в этой схватке оказалась не лучше.
— Но вы же понимаете, — продолжала мать, — я несколько минут словно у позорного столба, извините за высокий слог, простояла. Так вот, — грозно сказала она, поднимаясь и делая жест в мою сторону, — довожу до сведения этой, что без всяких испытательных сроков, а сию же минуту категорически запреща…
Но в тот же миг в родительской спальне, на подоконнике, грянул телефонный звонок.
— Кто бы это? Уже одиннадцатый час! — изумилась мать, бросилась в спальню, сказала там «слушаю» и тотчас вернулась, разводя руками: — Поздравляю, началось! Жалко, не сообразила спросить кто. Мужской, простите за подробность, голос просит к телефону Нику. Пожалуйте, мамзель принцесса, ваше высочество.
— Здравствуйте поспамши! — успела ляпнуть бабушка, пока я бежала к аппарату. (Ее реплику, я естественно, видоизменяю.)
— Ника? — прозвучал в трубке действительно мужской, но еще очень молодой, теноровый с «петухами», смутно знакомый голос. — Ты только не отваливай челюсть, это я, Юра Вешенков. Я тебе с автомата угол Лодейнопольской звоню. Ты у Инки забыла тетрадку по тригонометрии, а я как раз в твою сторону прошвырнуться собирался: давай, говорю, по пути в ящик ей закину, только адрес скажи. Она, дура, говорит, а я еще с прошлого лета твой адрес на память знаю и телефон. Ну-ка, думаю, чем в ящик кидать, так лучше ее саму на улицу высвистну. Можешь выйти?
— Сейчас выйду, Инка, — нагло сказала я в трубку. Коли у нас сегодня такой театр, почему бы и мне не сыграть, не побыть раз в жизни находчивой и ловкой… — Хорошо, Инусь, что ты додула звякнуть! Мне без этой тетради завтра полная бы крышка. Вот спасибо, кисик! — И, прикрывая рукой трубку, я сообщила в раскрытые двери столовой, взбаламученно полной отцовского «это-это-это»: — Какой еще мужской? Инка звонит, только она охрипла, а я у нее тетрадку забыла. Придется ей навстречу бежать, взять у нее, а то ей с горлом долго на улице нельзя. — Иду, Инуся, иду!
— Инка? Инуся? — переспросил голос в трубке. — Ну, ты же и молоток! Артистка! — совсем по-Инкиному восхитился он. — В жилу, в жилу, держи эту… ну, кон-спирацию. Ты куда подойдешь?
— Я, Инусь, на угол Малого и Ораниенбаумской выйду, чтобы нам примерно поровну идти, знаешь, там еще моя булочная, ну, куда меня всегда посылают. — И я вдруг сорвалась, спросила, чувствуя, что все рушу: — Ты туда когда-нибудь ходил?
— Нагличает, как опытная шлёндра, — долетел до меня негодующий голос матери из столовой, — а выдержки и умишка еще и на копейку нет. Думает, не сочтите за нескромность, что я мальчика от девочки не отличу.
— Чего ж ты ни с того ни с сего лажаешься? — спросила и трубка. — Слабо, что ли, до конца было продержаться?.. Ладно, значит, у булочной! — Раздался отбой, но не успела я повесить трубку, как телефон зазвонил снова. Я алёкнула, и голос Юрки грубовато и решительно брякнул: — Ника! Я все равно хотел тебя видеть, без всякой тетрадки!
Он повесил трубку, и я вышла в столовую, чтобы одеться.
— Что ж, эта становится неплохой комедианткой. Только не с ее силенками меня за нос водить! — торжествующе бросила мать.