Лиловый (Ii)
Шрифт:
Он не поверил мне, хоть мы знали друг друга с самого детства, он решил, что я просто трус и испугался собственных видений. Что ж, не буду скрывать, я действительно боюсь своих видений, -- но именно теперь они должны будут воплотиться в жизнь. Сейчас уже поздно что-либо менять. Мир останется таким, каким я видел его, Асвад (да, я не стесняюсь этого имени) будет набирать силу, народ, который мы, как нам это кажется, навсегда одолели, вновь воспрянет. Погибнет несказанно много людей. Дар Хубала будет просыпаться в моих потомках все реже и реже: он все равно не будет нужен им, вплоть до последнего Одаренного.
Тебе, мой далекий потомок, я адресую это послание. Язык мой будет давно утрачен для тебя, и ты будешь проклинать меня, как проклинали многие другие до тебя. Знай одно. Я не был уверен в том, возможно ли все изменить, и все же попытался. Более того, даже если бы я наверняка понимал, что ничего не смогу исправить, я все равно не остался бы безучастным наблюдателем, потому что в несмирении -- наше бытие, это и означает быть человеком. Проклинай меня, ненавидь меня; но никогда не сиди сложа руки. Ты сам поймешь это, когда твои глаза откроются".
– - Пошел ты к черту, -- пробормотал Леарза, опуская планшет, запрокинул голову, упершись затылком в стену.
Жизнь его опять перевернулась, пусть на этот раз не столь значительно; он немного привык уже к уютному небольшому дому в Беаннайте, к тому, что светловолосая женщина спит рядом с ним по ночам. Все же понимал, что это ненадолго. Сомнения продолжали мучить его. Когда с ним связался Гавин Малрудан, Леарза в первый момент перетрухнул: он и сам не заметил, что уже очень давно не звонил ни рыжему, ни профессору, и ему казалось, что они откуда-нибудь прознали про его состояние. Но Гавин был совершенно беспечен и только немного пожурил его за то, что Леарза к ним не заглядывает.
– - Между тем, профессор перевел писанину Эль Кинди до конца, -- сообщил Малрудан.
– - Он вспомнил, что ты хотел почитать, так что вот, я пересылаю тебе ее.
И так Леарза остался наедине с книгой Эль Кинди, которую сперва вовсе не желал читать, но все-таки любопытство в нем победило.
Теперь он сидел, глядя в потолок, и глухая злость напополам с растерянностью поднималась у него в душе.
Что думал профессор, переводя эти строки? "Мой далекий потомок"... Догадался ли, к кому они обращены, или, может быть, решил, что это поэтический оборот речи?
Самому Леарзе это все было до страшного очевидно.
Эль Кинди, -- действительно, будь он проклят, -- уже тогда предвидел это все. "Последний Одаренный"... Эль Кинди совершенно точно знал, о ком писал. "Когда твои глаза откроются"...
Лучше умереть во сне, подумал Леарза.
Это все пугало и бесило его одновременно; он по-прежнему не находил себе покоя.
Тильда уехала по работе на Эмайн и должна была уже вернуться, да задерживалась. Ему было все равно; ненависть охватывала его, и он, собравшись едва ли за пять минут, сбежал по ступенькам крыльца, плюхнулся на сиденье аэро. Раньше машина эта принадлежала Белу, но, черт побери, она ему еще нескоро понадобится. То же самое и насчет сигареты, которую он выудил из нагрудного кармана кожаной куртки и уже привычным движением сунул в рот. Кончик сигареты вспыхнул синим огоньком, аэро тронулся с места.
Ему было все равно, куда; в каждом городе непременно найдется хоть один кабак, где можно будет напиться и хотя бы на время позабыть о своих сомнениях.
***
В Ритире жизнь продолжала идти своим чередом, и ничто не говорило случайному посетителю о том, что в недрах главного корпуса научно-исследовательского института теперь принимаются чрезвычайно важные решения, и данные из далекой чужой системы поступают едва ли не каждый день.
Доктор исторических наук, специалист по ксенологии с мировым (может быть, лучше было бы сказать: галактическим) именем, профессор Айнсли Квинн от участия в научном совете Ритира некоторое время назад отказался, когда решил лично отправиться на Руос, но и теперь его мнение всегда учитывалось, даже для Лекса, кажется, оно имело особенное значение. Профессор Квинн большую часть своей долгой жизни посвятил изучению цивилизаций типа Катар, очарованный ими еще с детства, и перед многочисленными коллегами у него было одно ощутимое преимущество: Квинн никогда не гнушался лично принять участие в экспедиции и еще на Ятинге находился в инфильтрационной группе, пусть и недолго (Лекс тогда довольно быстро принял решение вступить в открытый контакт), а пару десятков лет спустя, когда открыли Венкатеш, он присутствовал на орбитальной станции и вплотную наблюдал за развитием конфликта между Ману и Виджалом.
Некоторые его коллеги удивлялись тому, что на сей раз профессор предпочел остаться на Кэрнане, хотя продолжал работать с материалами, присылаемыми с Анвина, однако сам Квинн коротко пояснял: "я уже слишком стар для этого". Его ассистент Малрудан, впрочем, подозревал, что у профессора есть и иная причина для того, чтоб оставаться в Ритире, а именно спасенный Морвейном руосец. Сам Гавин планировал в скором времени отбыть на космическую станцию "Анвин-1", но сперва желал защитить кандидатскую.
Таким образом, в тот день, ничем не отличавшийся от тысячи других, профессор сидел в своем просторном кабинете, обложившись древними книгами, вывезенными с Руоса, между которыми где-то затерялся и его планшет, но мысли Квинна витали далеко, а взгляд устремился на волосы страшной женщины на картине. Руосец, которому эта картина никогда не нравилась, не знал, что профессор вывез ее с Ятинга в свое время и что ей уже очень много лет.
В этот день к профессору явилась нежданная гостья, однако он ничуть не удивился ей и благодушно предложил сесть. Волтайр Морвейн была строго одета и выглядела старше из-за того, что стянула свои вьющиеся волосы в тугой узел на затылке, а может быть, и из-за своих слишком серьезных глаз. Она опустилась на предложенный стул и взглянула на профессора. Он с первого момента знал уже, из-за чего она пришла, однако продолжал смотреть на нее с прежней благожелательностью.
– - Я... колебалась, профессор, -- нехотя произнесла женщина, опустила голову.
– - Но все-таки я считаю, что вы должны знать. Я очень беспокоюсь... с Леарзой творится что-то неладное, ему снятся сны...
И она в подробностях принялась рассказывать; Квинн молча выслушал ее.
– - Я понимаю, чего он боится, -- завершила Волтайр.
– - Что его запрут в ксенологическом, будут изучать, словно какую-то букашку. Он по-прежнему считает нас бездушными машинами, не доверяет нам. Но если это действительно так, если Беленос был прав, и...