Лимонка в тюрьму (сборник)
Шрифт:
А вообще Бармуда не был кровопийцей, он был бизнесменом и с этапки изучал ребят. Отбирая ребят из богатых семей и направляя их в те отряды, где из них проще будет вытягивать деньги на «гуманитарку» (то есть в виде гуманитарной помощи различные стройматериалы или что-то подобное).
Вышел он по УДО примерно за год до моего освобождения, оставив года четыре срока.
Лагерная баня
Вечером меня одного отвели в общую баню, где мылась вся зона. Банщиком был добродушный и весёлый старый зэк. Отсидел он много, очень много лет. Когда узнал,
Был уже вечер, и в бане сидели и мылись одни «козлы», днём работавшие на администрацию. Все они были истатуированы. Синие от наколок, видимо, раньше они были блатными. Теперь, «переобувшись», они по-прежнему тянули свои длинные сроки с комфортом: служили администрации. У этого типа преступников была чаще всего одинаковая судьба. После освобождения они опять занимались преступным ремеслом, грабежами или убийствами, по-прежнему не боясь попасть в лагерь, где администрацией колонии им снова было уготовано тёплое место с хорошими должностями.
Пока они на меня посматривали со скрытым интересом, зная, кто я и почему меня привели мыться прямо сейчас. Слухи в лагере за пару часов расходятся. С некоторыми из «козлов» мне потом даже пришлось познакомиться, приходили в этапку меня покошмарить. А пока они ни слова не говоря мылись и парились.
Общее моечное отделение в бане было большое, человек на пятьдесят. Но самих душевых там было семь. Согласно УИК, на помывку осуждённого давалось не менее получаса. Подобная формулировка расценивалась администрацией как не больше получаса. Меньше бывает, больше никогда. Соответственно, человек сорок из отряда физически не успевали все постоять под душем. Но там было ещё несколько кранов под шайки. Парилка как в стандартной бане, человек на десять, но ею простые зэки не пользовались. Один парень, Али, мне рассказал, что «…какой там, все бегают, стоят в очереди с шайками к кранам. Мест мало, поначалу с непривычки хрен помоешься. Только через пару месяцев приноровишься. А так пожар сплошной!».
В лагере, если я не ошибаюсь, восемнадцать отрядов – в каждом тысячи полторы человек. График достаточно сжатый, после помывки – сдача и получение белья на стирку и прожарку. Всё находилось в одном месте, и поток был как в муравейнике.
Впрочем, баня и душевые были ещё на промке. Правда, рабочих мест хватало только на треть, максимум на половину всех осуждённых. Работа давалась как поощрение, а платили крохи. Например, в литейке осуждённые получали максимум восемьсот рублей в месяц. Тогда как на воле рабочий аналогичной профессии получал 15–20 тысяч. После рабского труда работающий зэк мог сходить в душ вне банного дня. Привилегия, в общем.
Я мылся вечером, когда в баню уже не водят арестантов. Было это в начале седьмого. Зэков, как сейчас помню, было шесть человек, лениво бродивших то в парилку, то в моечную. Помылся я достаточно быстро, привычка с Бутырки. И пошёл к банщику.
Мы сели с ним пить приготовленный им чифирь. Он рассказал, что лагерь этот всегда считался красным, сколько он себя помнит. Просто мерки были разные. И на крыши бараков загорать в семидесятых лазили, и бухали, а всё равно красный. Также «козлы» бегали и стояли на вышках, также мужиков сдавали. Мусора многое позволяли, конечно, но такого, как сейчас, не было. Рассказал:
– Раз на этапе меня молодой пацан стал дубасить, и ненависть такая в детских ещё глазах. И думаю, откуда уже в таком молодом столько ненависти…
Впоследствии я уже сам лично неоднократно видел подобные глаза, почти детские, полные ненависти. Вроде на работу недавно устроились и первую неделю детским стеснительным голосом говорили, и во что они превращались всего через месяц… Молодые офицеры, моложе меня лет на пять – семь, после пыток и истязаний возвращались к своим семьям, брали на руки детей. Как они уходили от ежедневной крови, погружаясь в мирную жизнь жён и матерей?
Ночной дневальный (Вова-петух)
Не знаю, чем он занимался с другими постоянными жителями этапки, вроде Бармуды или Артёма Большого, но вообще он числился там ночным дневальным.
Когда я только приехал, он был в большой комнате, как раз там, куда нас привели коллективно подписывать бумаги. Позже эту комнату переоборудовали, разделив на две части. Одна, большая, метров десять длиной, стала одновременно каптёркой, вдоль трёхметровой боковой стены, вплотную к окну, шёл стенной шкаф со стеллажами под баулы зэков. Остальная часть комнаты была свободна, но у противоположной стены в конце комнаты стояли два тренажера, турник и боксерская макивара.
Вторая, маленькая, три метра на четыре, находившаяся ближе к выходу и комнате Бармена, досталась Володе. Там не было двери, как и стены, это была проходная комната, почти как локалка в бараке, но спальное место там было одно, как раз Володино. Наверное, это один-единственный на всю зону, а может, и на весь Башлаг пидор, который пользовался такими привилегиями.
Я ему по привычке, из жалости, скидывал сигареты. Он мне рассказывал бесполезные вещи, о себе и о жителях этапки, которых он, по-моему, ненавидел.
Вообще он был своеобразным человеком и смотрел на всех как-то свысока. Что нередко бывает с людьми, которым последнее что остаётся – это смотреть на окружающий мир дерзко и сверху, выдавая свой возможный недостаток в традиционном обществе за достоинство. Такое можно наблюдать среди проституток. Напористо-наглые женщины лёгкого поведения вызывающе себя ведут, показывая всем видом – да, я такая, и все вы меня недостойны, потому что я честная, а вы все лицемеры, строите из себя добродетельных господ и все ко мне же и идете. Он не был столь же дерзок, но симптомы схожие.
Вообще, Володя был просто дневальным. Только согласно графику каждое дежурство у него выпадало в ночь. Он спал до ужина, то есть примерно часов до пяти. Как раз к этому времени приезжал очередной этап. После умывания и принятия душа он получал расчёт на бумаге, с точно вписанным именем на каждое спальное место. И вёл всех вновь прибывших к спальным секциям, и указывал каждому спальное место. Поначалу создавалось ощущение, что это он решает, где и кому спать. Для сидевшего человека всё сразу станет понятно – потому что всё это было серьёзным унижением для всех заключённых. Администрация умышленно подобное делала, чтобы сразу показать, куда попали заключённые, если обиженный указывает нормальному мужику, где ему спать. Намекая на то, что потом, в лагере, будет ещё хуже.