Линия жизни
Шрифт:
– Нет, хочу поскорее покончить с этим. Ты разобрался с адресацией? Если я попытаюсь сознательно открыть канал внепространственной связи, мне нужен адресат. Что использовать? Коды имплантов? Наизусть я знаю только несколько. Русанова. Родьки Бутова да Пашки Стременкова.
– Коды имплантов не пойдут.
– Почему?
– Жив ли Русанов – неясно. Родион и Павел вообще находятся в ином потоке времени.
– Но ты сам говорил: пространство и время неразрывно связаны! Если темпоралы – часть структуры гиперкосмоса, то я…
– Не горячись, Егор.
– Тогда я не понимаю, как установить связь? – развел руками Бестужев. – Посылать запрос в никуда?
– Рогозина помнишь?
– Такое вряд ли забудешь. – Егор сделал пару глотков воды, заставил себя съесть холодный кусок мяса. – Предлагаешь установить связь с ним? Повторно?
– Есть идея получше. Ты ведь запомнил образ его сына – Дениса?
– Да. Он перед глазами стоит как живой. Только вот когда отец его в последний раз видел? В лучшем случае пять лет назад, если связь происходит в реальном времени. Парень наверняка изменился, повзрослел.
– Думаю, это не имеет значения. Взгляни, я тут кое-что соорудил из оставшихся частей внедорожника.
Егор увидел кресло, установленное под навесом, пару блоков аппаратуры да простенькую систему жизнеобеспечения с контролем основных показателей организма.
– Ну, давай попробуем? – Егор решительно встал.
– Что, прямо сейчас?
– Я в норме. Не хочу откладывать. Только ты не объяснил, что делать.
– Сесть в кресло, сосредоточиться на образе Дениса Рогозина. Все остальное, по идее, должно произойти… автоматически? – полуутвердительно произнес искусственный интеллект.
Егор кивнул. Тяжелая одурь постепенно сменилась ощущением легкости. После хондийских метаболитов всегда так. Поначалу кажется – сдохнешь, а потом вдруг приходит бодрость, словно неделю проспал.
Он сел в потертое кресло, машинально пристегнул страховочные ремни. Андроид сноровисто прикрепил к его имплантам пару датчиков, что-то переключил на блоках аппаратуры, обернулся:
– Можем начинать.
Бестужев закрыл глаза.
На фоне крепко смеженных век некоторое время плавали темные пятна. Он сосредоточился на образе Дениса Рогозина, представил пятнадцатилетнего подростка таким, как его запомнил отец.
Ничего не произошло. Никаких новых ощущений. Егор чувствовал легкий ветерок, овевающий лицо, вдыхал запахи, слышал звуки.
Нет. Ничего у нас не выйдет. Он представил, как сейчас откроет глаза, увидит ослепительный свет застывшего в зените солнца и…
…Свет резанул по глазам.
Кокон открылся с хлюпающим звуком, и Дениса Рогозина вывалило на пол, к куче мерзкой трепещущей плоти.
Вонь жуткая, но привыкаешь быстро. На борту хондийских крейсеров воняет всегда и везде. Нет отсека, где можно просто дышать, чтоб не подкатывало к горлу.
Однако валяться на полу не дают. По телу щекочуще сочится слизь. Ознобом
Над Денисом склонился хонди. Весь в хитине, словно в броне. Цвет ороговевших покровов болотно-зеленый с крапинками. По их количеству и расположению Денис узнал Фаша. Так хонди называют старшую разумную особь палубы.
– Хомо. – Его скрипучий голос резанул слух, миндалевидные фасетчатые глаза приблизились, а скрежет жвал вдруг стал осязаемым. Фаш коснулся Дениса тонкими усиками: – Хомо, вставай! Фаттах ждет! Торопись!
Денис осмотрелся.
Антон Яров сидит на полу и с откровенной ненавистью смотрит вокруг, брезгливо стряхивая прилипшие к телу ошметки слизи. На его шее и груди четко выделяются покрасневшие воспаленные пятна – места, куда присасываются системы жизнеобеспечения кокона. Он беззвучно шевелит губами, хотя мог бы выругаться в голос, да хоть заорать – хонди нашего языка не понимают.
Денис с усилием встал, цепляясь руками за бугристые выступы на стене. Первый шаг дался с трудом. Мышцы покалывало. Холод внутри лютый. Кожа зудит, но о том, чтобы вымыться, можно только мечтать. Для людей и так созданы особые условия. Относительно чистый отсек прямо по коридору. Что-то похожее на сухие шершавые полотенца. Удобная одежда, выращенная по мерке.
Людей берегут. Пробуждают только в крайних случаях. Лечат в коконах после полученных в боях ранений, но из пятнадцати человек нас осталось лишь двое.
Он протянул руку, помог встать Антону, ободряюще ткнул его кулаком в плечо. Все нормально.
Да ничего не нормально. Глаза у Антона бешеные. Денис перехватил его руку, удержал, взглядом попросил – не надо.
Яров ответил кивком, сглотнул и, пошатываясь, побрел в отсек – экипироваться.
Сегодня пробуждение полно сюрпризов. На взлетной палубе царит суета. Крейсер готовится к бою, повсюду движение, даже стены ангаров перекатываются мышцами. Острые запахи заставляют хондийских рабочих (они же – техники) носиться как угорелых. От фаттахов отключают стационарное питание, длинные жилы сматывают в бухты, пакуют их в коконы.
Машины нервничают. Бионические конструкции, конечно, не обладают разумом, их уровень развития примерно как у домашних животных. Те, что постарше и уже побывали в боях, заметно подрагивают; молодые, недавно выращенные, полны неведения и оттого спокойны.
Еще издали Денис заметил изменение формы фаттахов. Вообще-то в условиях космоса аэродинамика не играет никакой роли, и потому хондийские истребители все как один похожи на огромные черные выкорчеванные пни – иного сравнения не подберешь. Но в прошлый раз эшранги загнали эскадрилью в ловушку, прижали к планете, заставили войти в атмосферу. Вот там и началось. Антигравитационные двигатели, гасители инерции – это, конечно, классно, но маневрирование на антиграве получается плавное, тягучее, вальяжное – а это верная смерть. «Мы-то вырвались, – вспоминал Денис, – а вот ведомые хондийские пилоты сгорели вместе с машинами».