Лион Измайлов
Шрифт:
Неся все эти необязательные слова, Синичкин мучительно соображал, что от него хотят, но соображать ему пришлось недолго. Культурник как обухом ударил.
— Вот порядок, значит, я афишу уже вывесил.
— Какую афишу? — изумился Синичкин.
— Творческий вечер артиста Л. Куравлева. Детям до 16 лет вход воспрещен.
Синичкин открыл рот, а что сказать, не знал, и почему-то спросил:
— А дети-то здесь при чем?
— Вот я и говорю, ни при чем, а то набегут, а вы мало ли о чем рассказывать будете. Может, о творческих планах, а может, и о своих встречах с замечательными
Вечер был назначен на завтра. А сегодня Синичкин еще гулял с подмосковной учительницей. Он гулял с ней по берегу моря и вспоминал слова великого писателя А. П. Чехова о том, что в человеке все должно быть прекрасно. Ему, Синичкину, казалось, что именно о ней, о Наде, и сказал эти свои замечательные слова знаменитый писатель. Ведь именно в ней, в Наде, по мнению Синичкина, все и было прекрасно. И с каждым днем все дальше и больше убеждался Синичкин в правоте чеховских слов. Лицо у Нади было прекрасно. Оно было круглое, Надино лицо. Глаза на этом лице тоже были круглые, с огромными детскими зрачками. Ротик маленький и тоже кругленький. Одним словом, красивое круглое лицо. Может, кому-то оно таковым и не показалось бы. Но Синичкину, отвыкшему от женского внимания и разомлевшему от юга и обращенных на него Надиных глаз, оно казалось прекрасным.
И мысли Нади ему тоже были близки и понятны. Она, например, считала, что человек должен любить свою работу. Ей казалось, что у нее замечательная профессия. Она считала, что именно от ее работы зависит будущее нашей страны. Ведь если учителя воспитают хороших, честных и благородных людей, мир станет прекраснее во сто крат. Не будет войн и подлостей. Значит, все дело в том, какие они, учителя. Она считала, что в педагогические институты должен быть самый строгий отбор.
— Верно, — говорил Синичкин, — а то у нас в школе учительница была, так она говорила и «чума-дан» и «тубаретка».
И еще у Нади были конкретные мысли. Она считала, что на уроках труда надо учить ребят делать ремонт, тогда страна сэкономит многие тысячи, а может, миллионы рублей. Во-первых, дети будут ремонтировать школы и одновременно учиться профессии, а это уже экономия. А во-вторых, они, эти дети, уже никогда в жизни не будут зависеть от жэка или халтурщиков. И эти мысли Синичкин также считал прекрасными, во всяком случае верными. Может быть, только Надина одежда не совсем соответствовала чеховскому определению, и прическу бы Синичкин с удовольствием переделал бы. Поэтому, направляясь с прогулки к корпусу санатория, Синичкин извинился, вынул из кармана небольшую расческу и, сказав: «У вас волосы сбились», — стал поправлять Надины волосы. Она так удивилась и растерялась, что не могла сказать ни слова. А он перебирал ее волосы, пристраивал куда надо пряди и неожиданно для самого себя поцеловал Надю. И вот как бывает, она ответила ему. Но, оторвавшись от губ его, вдруг разозлилась.
— Вы думаете, если вы артист, значит, вам все можно?
— Нет, я так не думал.
— Я так и знала, что вы такой.
— Да я не такой, — пытался оправдаться Синичкин.
— Это у вас там с артистками такая привычка, чуть что, сразу целоваться.
— Да
— Да как вам не стыдно, — возмущалась Надя, — что вы несете, только послушайте, — и дальше Надя говорила уже учительским голосом и как по-писаному: — Взрослый человек, а такие глупости говорите. Да как вы могли так поступить?
— Но я люблю вас, — внезапно сказал Синичкин. В эту минуту он искренне верил в свои слова.
— Как же вам не стыдно говорить такое! Вам, наверное, кажется, что любить можно сразу двух Вы ведь женатый человек!
— Я не женат! — закричал Синичкин.
— Как не женат?! Да вся страна знает, что вы женаты, а вы из меня дурочку делаете.
— Но я развелся, клянусь вам, я развелся.
— И все равно, не имеете права, не имеете, — повторила Надя. Сама не совсем понимая, на что Синичкин имеет права, Надя повернулась и убежала.
И Синичкин остался в недоумении. На что он не имеет права? Непонятно. Не имеет право разводиться или любить Надю?
Синичкин вернулся в свою комнату. Томился, ждал Семенова. Хотелось поговорить, поделиться. Из-за окна послышались какие-то шорохи, приглушенные голоса. Мерно накатывали волны. Смешок раздался по аллее. Все это еще больше возбуждало Синичкина, и он не мог спать и ждал как брата, как лучшего друга Семенова. И тот наконец явился, перемазанный помадой, и тут же сказал:
— Не мужское это дело о женщинах рассказывать, так что извини и даже не спрашивай. Ни слова, друг, ни слова.
— Да я и не спрашиваю, — сказал Синичкин, — просто хотел с тобой посоветоваться.
— Только не рассказывай, потому что не мужское, брат, это дело, о женщинах говорить.
Но Синичкин уже говорил:
— Ты пойми, она убежала, я ее, наверное, обидел. Но что делать, ты скажи, ну что, я действительно понравиться не могу?
— Вот о тебе я говорить согласен, а о женщинах не мужское дело говорить. Ну так и быть, я тебе скажу. Таисья — женщина класс. Ну я тебе скажу, женщина так женщина. Только о женщинах ни слова.
А тебе я так скажу. Любишь — женись. А я человек женатый. У меня знаешь жена какая. Она ежели чего — то все. Конец. Крышка. Ну Таисья, — и Семенов даже глаз прищурил, — а до моей все равно далеко. Но я так тебе скажу, каждая женщина — это загадка. Вот чего ты в ней нашел — неизвестно. А она в тебе — непонятно. Две загадки в одно время… Но о женщинах ни слова. А Надюха, я тебе так скажу, она человек. Мне и Таисья сказала, Надьку в обиду не дам. Ты там не того? — подозрительно спросил Семенов.
— Не того, — пробурчал Синичкин.
— То-то, а то знаешь, у вас, артистов, сегодня одна, завтра другая.
— Где уж нам, — сказал Синичкин.
И в то же время Таисия и Надя в своей комнате обсуждали свои отношения.
— Ну как твой? — спрашивала Таисия, и, как только Надя собиралась ответить, та продолжала: — Мой сурьезный мужчина, честный. Сразу говорит, я женат, и точка. Видала, мог бы ведь баки позабивать. Они же на юге все неженатые. А этот нет, говорит, люблю жену и точка. Ну твой-то, твой-то что?