Лиорн
Шрифт:
В конце концов, премьера уже вот — вот, а пока шла генеральная репетиция, уже в костюмах и все такое.
Знаете, это чувствовалось. Все выглядело иначе, более живым. Актеры двигались немного быстрее, и даже самые скромные действия — почесать пальцем подбородок, поднять стакан с водой — выглядели более четкими, исполненными большего символизма.
И это — лишь генеральная репетиция, что же будет, когда постановка у них начнется уже по — настоящему?
У нас — начнется.
Что — то дрогнуло у меня в груди. Причем само
К костюмеру стояла небольшая очередь. Шестеро, не считая меня.
Ненавижу очереди. Вот как так можно просто стоять, ничего не делать и даже не думать, как бы исхитриться прикончить стоящую впереди персону?
Отрывисто лязгнул звоночек, и вместо того, чтобы убить стоящую передо мной представительницу Дома Тсалмот, я спросит, что это значит.
— Тридцать минут, — пояснила она.
Что ж, хотя бы есть предел тому, сколько мне, может быть, придется тут стоять.
И вот подошла моя очередь, и мне вручили костюм, сопровождая сие ну очень недовольными взглядами, и я отошел в поисках уединенного уголка, чтобы переодеться. Не нашел; народ был повсюду — что — то надевая, что — то снимая, накладывая на кого — то грим; кажется, количество задействованного в постановке народу резко удесятерилось.
Наконец, не видя иного варианта, я вошел в одну из гардеробных, не обращая внимания на уже находившихся там, повернулся спиной ко всему свету и переоделся, изо всех сил делая вид, что это пара пустяков. И я сумел, пусть Лойош и потешался надо мной изо всех сил. Я забыл проверить «случайно забытые» в костюме булавки, но или костюмеры меня простили, или просто слишком спешили.
Сапоги добавили мне добрых три дюйма росту. Я даже удивился, как легко оказалось в них ходить, даже приноравливаться особенно не пришлось.
И хотя три дюйма — вроде бы и мелочь, но мне понравилось, что я стал немного выше и теперь не надо так сильно задирать голову. Надо подумать, может, и правда потом завести себе такие.
Найдя зеркало — в театре их хватало, висящих там и сям, — я осмотрел себя. Высокие черные сапоги, черные бархатные панталоны, черная рубашка с серебряными пуговицами и серебряной полосой на боку, отороченный серебром черный полуплащ, а еще кокарда и пояс в красных цветах лиорнов. На поясе — декоративный меч. Я даже немного полюбовался собой: да, вот он я, достойный драконлорд.
Если вам вдруг покажется, что это начальная строка песни, заверяю вас: ничуть. Хотите, напишите ее сами, сколько угодно. Я — не стану.
Я сообщил Лойошу и Ротсе, что им нельзя сидеть у меня на плечах, пока я не переоденусь в свой прежний костюм, что породило волну возмущения, хотя и не слишком сильную. Посмотрев на невысокого драконлорда в зеркале, я одобрительно кивнул сам себе.
— Талтош!
Я развернулся, но это оказался всего лишь Волчок. Он окинул меня взглядом и хмыкнул.
—
Занятно, но во рту у меня пересохло. Я кивнул.
— Хорошо, — сказал он. — Теперь вперед, гримироваться.
— Что? — сумел выдавить я.
Он указал куда — то мне через плечо.
— Последняя дверь справа. Гримерка.
— Мне нужно…
— Да.
— Но я…
— Сейчас же.
И я повернулся и двинулся к гримерам. И даже мысли не возникло пырнуть Волчка кинжалом в левый глаз. Странно, да?
— Мы находимся, — объясняет Д'нилла, поставив чашку, — в невероятно противоречивом положении.
Каола замечает у нее во второй руке пару небольших пурпурных кристаллов, и она знает как минимум кое — что из того, что они могут сотворить, и знает, что в чае что — то было…
— Что вы мне только что подсыпали? — выдыхает она.
— То же самое, что и себе. Нам нужно отправиться в путешествие вместе, если вы желаете приобщиться к понимающим.
— В путешествие, — повторяет Каола, и голос ее странным эхом отдается в ее ушах. — Я…
Время замедляется; поставить собственную чашку на стол — занимает целую вечность, и легкий фарфоровый звяк о блюдце звучит беспредельным эхом, и зрение затуманивается, и…
— Дышите, — говорит Д'ниллла. — Дезориентация сейчас пройдет.
Между этими словами и их восприятием — еще одна вечность. Каола хочет спросить, ожидает ли та, другая, что ей поверят, однако говорить в таком состоянии еще сложнее.
Каола чувствует, как собирается сила, как она сходится в точку — однако понимает, что не может положиться на собственные ощущения ни сколько этой силы собрано, ни куда она направлена.
— Доверия я и не жду, — добавляет Д'нилла, — но вам сейчас ничего не угрожает.
Каолу как никогда беспокоит, как бьется ее сердце, но она не уверена, слышит ли она это, или чувствует, или и то, и то. Или вообще что — то иное?
И здесь есть волшебство, полок силы размывает зрение, Д'нилла кажется плоской и Каола хочет смеяться, но вот уже все плоское, и она смотрит на собственные руки и удивляется, что это такое, и чье это вообще, и комната вращается, нет, правда вращается, это не голова у нее кружится, это… движение? перемещение?
Сознание успокаивается и вновь становится ее собственным; просто все остальное утрачивает смысл.
Другая комната — а вернее, другое место — водворяется прямо поверх того, где они сидят, неровные стены сложены словно бы из темно — серого камня, пронизанного серебристыми прожилками, а прямо по полу течет нечто желтое и жидкое и плещет на стены, а в жидкости плавают некие фигуры.
Что — то непонятное творится с перспективой, думает Каола, фигуры кажутся меньше, чем ее ноготь, и в то же время — больше, чем гора.
Одна из фигур поворачивается, и Каола чувствует, что на нее смотрят.