Лиса в курятнике
Шрифт:
Насколько Лизавета знала, княжеские покои находились в другом крыле.
– Пришла.
Логично.
– Зачем?
– Умер кто-то... ему было плохо. Больно. Он потерял путь, а я могла открыть... только, - она нахмурилась.
– Здесь никого.
И вот сказанное Лизавете очень не понравилось. Почему-то и мысли не возникло, что Снежка ошиблась. Если убили, то...
– А...
– она запнулась.
– Скажи, а призраков ты тоже чувствуешь?
Снежка рассеянно кивнула.
– К тебе приходил... за тебя зацепился.
– Вот за этим и вышла.
– Я могу.
И Снежка сделала шаг. Остановилась, глядя на плиты. Указала пальцами:
– Здесь... здесь кто-то умер...
...а Лизавета не удивилась, увидев у темной колонный лепесток розы.
Глава 17
Глава 17
...Стрежницкий перечитывал информацию. Была у него дурная привычка, донельзя раздражавшая начальство, сперва знакомиться с объектом, а уж после изучать собранное другими. Мол, только так он может составить верное представление.
И в большинстве случаев представление составлялось без особого труда, но тут...
...смерть родителей.
...уход из Университета, где девицу помнили и отзывались о ней весьма тепло.
Умна.
Старательна.
Не лишена таланта... ей бы подучиться еще годик-другой и стало бы на одного приличного артефактора-цветочника больше, а она... почему? Хотя ясно, две сестры... и не ясно. Большинство знакомых Стрежницкому особ о сестрах бы позаботились, передав их на попечение государства, но собственный шанс в жизни упускать...
Чего ради?
– Барин, а барин, - провинившийся Михасик старательно изображал смирение. В деревню ему не больно-то хотелось, ибо у матушки Стрежницкого имелось просто-таки непреодолимое желание женить, если не упрямого сына, то хотя бы верного его помощника. В целом женщина весьма здравомыслящая, Анастасия Егорьевна пребывала в престранном убеждении, что именно женитьба способна изменить мужчину. И мысль эта не давала ей покоя.
– Передашь матушке, что супругу я себе подыщу...
– Стрежницкий почесал ухо.
– Может, даже скоро...
– Эту, что ль?
– Михасик замер, прижавши руки к груди. Весь вид его выражал недоумение этаким престранным выбором. И неодобрение. Пожалуй, лишь он и мог выразить Стрежницкому это самое неодобрение, не боясь получить в ухо.
– Может быть... может быть...
Стрежницкий закрыл глаза.
Рыжая была...
Была и была.
Не сказать, чтобы красавица, встречались на его пути девки куда более яркие. А эта... курносенькая, живенькая...
Миленькая.
Да, пожалуй, что именно так. Миленькая... такая матушке понравится.
Если молчать будет... потому как ее речи совершенно не соответствовали образу. Девицам надлежит быть скромными, слегка манерными и очаровательно-беззащитными.
– Барин...
– Михасик вздохнул, и Стрежницкий, отложив бумаги, вздохнул тоже. Жениться не хотелось совершенно, впрочем, как и расстраивать матушку, которая опять сляжет. И пусть знать он будет, что все ее болезни большею частью придумка, бездельем вызванная, но...
– Может, еще какую присмотрю.
– Зачем?
– Матушка не молодеет. Да и я...
– Стрежницкий махнул, и Михасик устроился на стуле, вытянул длинные ноги, руки на животе сцепил.
– Все равно жениться придется...
– Зачем?
– Это тебе незачем... вот скажи, я тебе мало плачу?
– Не обижаете, барин.
– Или кормлю плохо? На одежу не выдаю?
– Барин!
– Так отчего мне опять сказали, что ты казакам задолжал. Двадцать рублей, Михасик! Двадцать...
– Так...
– он слегка смутился, точнее сделал вид, что смущается.
– Слаб человек, барин... а уж такой, как я... они предложили картишки раскинуть, я и не устоял... только, барин, вы не серчайте... я тут кой-чего слышал, пока игрались... оно не мне говорили, только... играли-то на царской половине...
– Надеюсь, ты там ничего не спер?
– Обижаете, барин!
Не обижает, скорее несколько сомневается в наличии здравого смысла. Все ж порой Михасик в любви своей ко всему блестящему вовсе терял чувство меры. А на царской половине блестящего было много.
– Так...
– Михасик заерзал под холодным взглядом.
– Я ж никогда... я ж понимание имею... я бы вас ни за что...
Стрежницкий вздохнул: специально-то Михасик, конечно, не предаст. Вернее человека не сыскать, и тот шрам звездочкой на груди - наилучшее тому доказательство. Ведь мог отойти, мог сделать вид, что вовсе не знаком с барином... а он остался.
И от пули заслонил.
И позже, когда вдвоем в яме лежали, кровью захлебывался, а приговаривал, что, мол, Бог не попустит такого... позже Стрежницкий понял, что бог как раз-то попускает многое.
– Слышал я, как один казак другому кинул, мол, пора пришла выбирать...
Казак?
Плохо... в казаки брали далеко не всех. Самых ярых, самых преданных. И клятва на них лежала оковами, а тут... надо будет доложиться.
– И сказал навроде как в шутку... что, мол, промедлишь, и все золото медью обернется... я ж тихонечко сидел... а этот как вышел, прямо зыркнул...
– Когда это было?
– Так... сенни и было, - Михасик поскреб темные патлы.
– Вы б, может, тоже... матушку проведали, а барин?
Голос его звучал жалобно, надтреснуто. И он, любивший показать прочим свою лихость, живо помнил, как оно было...
...звон битого стекла. Камни в гостиной. Матушка растерянная... отец держит щит... требует уходить, а матушка стоит и плачет.
Уводили ее за руки.
И устроили в охотничьем отцовском домике, посчитав, что до него мятежники не доберутся. Что тогда Стрежницкий о мятежах знал? Только что случаются они.