Лиса. Личные хроники русской смуты

Стукало Сергей

Судя по всему, этого самогона у него много.

Слушать, как скрипят соседские половицы невыносимо. Не выдержав, Лиса подымается и на цыпочках крадётся в другую комнату. Там, на узком и слишком коротком для него диванчике, скрючившись, спит неукрытый Саша.

В домах бакинцев второй месяц не топят, а он даже шинель не накинул! Разве так можно? Впрочем, повседневную шинель он оставил на работе. Есть ещё парадная, голубая. Только какой офицер станет укрываться парадной? Парадную шинель одевают редко и только по крайне торжественным случаям. Её светло-голубое сукно очень маркое. Страшно подумать, что с ним станет, если начать ею укрываться!

Лиса уходит в спальню за своим одеялом и, вернувшись,

укрывает им заснувшего мужа. Тщательно подоткнув плотное мускулистое тело со всех сторон, остается очень довольна.

«Теперь не замёрзнет!!!»

Сашка благодарно потянулся, на мгновение приоткрыл ничего не понимающие глаза, удовлетворенно хмыкнул и снова провалился в сон. Лиса ещё некоторое время зачем-то стоит возле него, но, замёрзнув на холодном полу, отправляется доставать из бельевого шкафа тоненькое летнее покрывало. Под ним холодно, и оно совершенно не сохраняет тепло. Немного подумав, Лиса кладёт пустующую Сашкину подушку себе на живот. «Для пущей теплоты», — объясняет она самой себе это решение.

Ребёнок мёрзнуть не должен!!!

Не спится.

Ночь тянется невыносимо медленно, словно поднимающийся в гору товарняк. Лиса думает. О чём? Да о разном! У беременной женщины все мысли кружатся или вокруг приятных ожиданий, или вокруг неприятных страхов.

Под утро стало совсем холодно. Здравый смысл советует подняться и найти что-нибудь более существенное: потеплее и понадёжнее, но расстаться с тем малым теплом, что уже собралось под хлипким, словно сито, одеялом, не хватает ни сил, ни духу. Тут, как нельзя кстати, появляется выспавшийся Саша с одеялом на плече. Он явно растроган.

— Меня укрыла, а сама так спала? Замёрзла?.. Маленькая моя…

Саша заботливо укутывает Лису ещё хранящим тепло его тела одеялом и, вздохнув, собирается уходить. Служба…

Он уже одел форменные брюки и тянется за рубашкой оливкового цвета, украшенной пришпиленными к ней погонами с лейтенантскими звёздочками. Он даже берёт её в руки, но затем, взглянув на часы, соблазняется и, отлучившись ненадолго в коридор, куда-то звонит и что-то заговорщицки шепчет в трубку. Возвращается он улыбающийся и довольный, поспешно сбрасывает с себя форму и юркает к жене под бочок. Потом они долго лежат рядышком. Обнявшись. Как раньше. Все обиды и грустные размышления тут же забываются, кажутся Лисе надуманными и нелепыми. Ночная Сашкина признательность приложилась к её ответной, утренней.

Хорошо!

Ощущение тепла, покоя и переполняющей душу благодарности стало для продрогшей молодой женщины ещё одним драгоценным подарком, одним из тех воспоминаний, которые потом носят в себе всю жизнь.

Счастье — это, прежде всего, такие воспоминания.

— А хочешь, Лиса моя хорошая, я за апельсинами сбегаю?! — предлагает Сашка, когда они окончательно просыпаются, и становится неприличным лежать просто так, уставившись на висящую на стене картину с веткой сирени и на бесстыдно заглядывающее в окно солнце.

Лиса смотрит на мужа, улыбается и кивает, но, как только тот отворачивается, промакает ладошкой глаза. Быстро, так чтобы Сашка ничего не заметил.

«Что-то ты, мать, и в самом деле стала слишком чувствительной!» — замечает она себе и вздыхает. Хорошо!

* * *

Апельсины продаются «из-под полы» в ближайшем ресторане. В его боковой, выходящей в глухой двор, двери. Невысокое крылечко, раздвигающаяся гармошка крашеной суриком решётки, наполовину стеклянная двойная дверь. У двери открывается одна из её створок, и в образовавшийся проход выставляется узкий обшарпанный стол. За столом усаживается пожилая упитанная женщина с хмурыми бровями и злым, неприступным лицом.

Продавщица.

Её появление это знак: что-нибудь, в зависимости от ситуации, выпросить можно. Если же на решётке красуется зверского вида амбарный замок, у всех потенциальных покупателей портится настроение: «Дефицит недоступен»…

Как ни странно, но многие годы эта хмурая капризная тётка в белом халате была особо почитаема местной детворой. Пожалуй, её даже любили. Только у неё можно было купить страшный по тому времени дефицит и предел детских мечтаний — фруктовое мороженое!

«Предел мечтаний» выглядел непрезентабельно: стограммовый кусочек грязно-розового льда, покрытый тончайшей шоколадной глазурью. Вся эта прелесть была обёрнута в серую бумажку, украшенную малоидентифицируемым размытым рисунком и тёмно-коричневой надписью: «Плодово-ягодное». Такая же надпись красовалась и на местном дешёвом вине, но для бакинской детворы она существует лишь на этой невзрачной упаковке от мороженого. Означает она одно — умопомрачительно вкусное лакомство!!! Правда, стоило это удовольствие больше обозначенного на непромокаемой обёртке на целых пять копеек. Но что поделаешь, если в нём заключена пусть и маленькая, но такая яркая радость детской жизни? Кроме того, у «грабительских» поборов было оправдание — «ресторанная наценка».

Дети с малолетства наученные, что в ресторанах бывают только «неприличные женщины», жалели эту бедолагу, вынужденную денно и нощно сидеть в столь злачном месте за хлипким облупленным столом. Детское сознание сочувственно просчитало: быть «неприличной» — ещё то удовольствие! Не для слабонервных!!!

За широкими стеклами, украшенными толстыми портьерами, в ярко освещённом зале ресторана текла совершенно иная жизнь. Мужчины курили, распивали алкоголь, красиво чокались и активно жестикулировали. Малочисленные женщины вульгарно и, по-видимому, громко смеялись, одинаково запрокидывая голову и манерно откидываясь на спинку стула.

Какому серьёзному человеку такое понравится?

Впрочем, всякое сочувствие к ресторанной продавщице мгновенно улетучивалось, если она имела неосторожность выставить табличку «Марожна НЕТ». Разочарованные дети отказывались верить в такую несправедливость. Подойдя к табличке вплотную, читали вслух и забрасывали полусонную от жары женщину вопросами: «Мороженого нет?». И она, соглашаясь, кивала головой: «Нет!». Дальнейшие приставания: «А когда будет?..» — будили в продавщице уснувшие от безделья эмоции, и она, раздражённо махая рукой, басила: «Э-э-э, хватит? Да?! Завтра пиридёшь!». Потом уходила вглубь ресторанного коридора и, вернувшись со шваброй, расклинивала её в дверном проеме по диагонали. Такое событие означало: «Закрыто». Но каждому из детей казалось, что где-то там, глубоко в недрах ресторана, всё же должна найтись случайно непроданная порция вожделенного мороженого. Ну что стоит её поискать? Ведь больше и не надо! Зато этот факт поднял бы счастливчика в глазах остальной детворы на совершенно недосягаемую высоту! Но — не судьба!

В такие никудышные дни продавщица казалась особенно злой.

Для чего тогда там сидит — непонятно!

* * *

Саша вернулся с огромным кульком апельсинов, несколькими баночками шпротного паштета и двумя белыми батонами. Батоны были горячими. Потянуло вкусным запахом свежего хлеба. Лиса не вытерпела и отщипнула край хрустящей горбушки, хотя знала, что и муж их любит. Но ничего, простит! Она сейчас не сама, а ещё и за ребёнка лакомится!!!

Пока Саша вскрывал железную банку с паштетом, пока разливал чай, она с аппетитом расправилась с двумя горбушками, разгоревшимися глазами наблюдая за происходящим на столе. Ломти со сливочным маслом, щедро сдобренные паштетом, исчезли молниеносно. Удивительно, но насыщения не наступило, хотелось ещё и ещё…