Лишь одна музыка
Шрифт:
— Он банкир. Американец. Из Бостона. Мы там жили с тех пор, как поженились. Пока не переехали в Лондон.
— Когда это было?
— Больше года назад... Люк скучает по Бостону. Он часто меня спрашивает, когда мы поедем обратно. Не то чтобы он был несчастлив тут. Он в некотором роде лидер в своей компании.
— Сколько ему?
— Почти семь. Шесть и десять двенадцатых, как он говорит. Он любит дроби — но он совсем не зануда, он замечательный.
Я физически чувствую волнение в сердце.
— Джулия, когда
— Примерно через год.
— Нет. Нет. Я не могу в это поверить. Я не могу. Это невозможно. Я говорил с твоим отцом примерно тогда же. Он мне ничего не сказал.
Джулия молчит.
— А Джеймс уже был на горизонте, когда я еще не уехал?
— Конечно нет. — В ее голосе почти презрение.
— Я не могу это вынести.
— Майкл, я лучше пойду.
— Нет, не лучше.
— А твоя репетиция?
— Ах да. Я забыл... Да, наверное, лучше иди... А ты не можешь зайти завтра? Пожалуйста. Я встану около девяти. Даже раньше. Когда начинается школа?
— В восемь тридцать. Майкл, я не могу так — отвести Люка в школу и прийти к тебе. Не могу. Это будет слишком, не знаю — слишком удручающе.
— Почему? Мы что-то не то делаем?
Джулия качает головой:
— Ничего. Ничего. И я ничего не хочу. И ты не хочешь. Отправь мне факс через день или два. Вот мой номер.
— Факс?
— Да. И, Майкл, я знаю, это звучит глупо — пиши мне по-немецки... Этот факс мы используем оба, и я не хочу, чтобы Джеймс волновался...
— Да, конечно. Кстати, сегодня у тебя очень голубые глаза.
— Что? — Она будто в смятении. — Я не понимаю...
— Твои глаза. Иногда они серо-голубые, иногда — зелено-голубые, но сегодня они просто голубые.
Джулия краснеет.
— Перестань, пожалуйста, Майкл. Не говори так. Это меня расстраивает. Мне это действительно не нравится. Мне больше не двадцать один.
Я стою с ней за дверью. Приезжает лифт, она входит. Ее лицо обрамлено сеткой, как для крестиков-ноликов, на стекле внешней двери. Легкий лязг — и внутренняя дверь, из гладкой стали, выезжает, быстро закрывая ее нервную улыбку.
3.9
Мы собрались репетировать программу квартетов двадцатого века — Барток, Шостакович, Бриттен, — но до этого не дошло. Последние полчаса мы обсуждали, принимать ли предложение «Стратуса».
Эллен жжет глазами Билли. Билли явно неуютно.
Билли указал на проблему, которую легко сформулировать, но сложно решить. Если играть квартетом «Искусство фуги» в тональности ре минор, как написано — а Билли и слышать не хочет ни о чем ином, — некоторые пассажи второго по высоте голоса (моего) попадают ниже скрипичного диапазона. Я могу их играть на обычном альте, это не вопрос. Но к этому добавляется, что в некоторых частях третий по высоте голос — Эллен — на целую кварту ниже диапазона
— Я не могу настроиться на кварту ниже, не будь идиотом, Билли. Если ты настаиваешь на той же тональности, мы просто должны транспонировать эти части на октаву выше.
— Нет, — говорит непоколебимый Билли. — Мы уже через все это проходили. Это не вариант. Мы должны это играть как следует.
— Ну? И что же нам делать? — спрашивает Эллен, отчаявшись.
— Ну, — говорит Билли, не глядя ни на кого из нас, — мы можем попросить какого-нибудь виолончелиста сыграть эти конкретные контрапункты, а ты можешь играть остальное.
Мы все трое налетаем на Билли.
— Ни в коем случае, — говорю я.
— Чушь! — Пирс.
— Что? — Эллен.
Джанго, сын Билли, который играл один в дальнем конце гостиной, чувствуя, что его отец под огнем, подходит к нам. Иногда жена Билли, Лидия, фотограф, оставляет на него Джанго в дни репетиций, и Билли и все мы должны как-то с этим справляться. Джанго — хороший ребенок и очень музыкальный. Билли говорит, что, когда он репетирует, Джанго его слушает часами и иногда танцует под музыку. Но он не мешает нам, когда мы играем, несмотря на все диссонансы нашего века.
Сейчас Джанго взволнованно смотрит на нас.
— Прыг-скок, — говорит Билли и поднимает его на колено.
Эллен по-прежнему качает головой в рыжих колечках в стиле горгоны Медузы.
— Эх, зачем Эрика предложила эту несчастную идею. Я вся на нервах.
— А ты не можешь все-таки настроить альт на кварту ниже? По крайней мере, нижнюю струну? Или она ужасно провиснет? — спрашивает Билли.
Его безыскусное предложение встречено с отвращением.
— Иногда, Билли, — говорит Эллен, — я думаю, что ты самый тупой из нас всех. Я только что тебе сказала, что не могу.
— О! — Все, на что Билли способен в качестве ответа.
— Ну что? Мы говорим Эрике «нет»? — спокойно спрашивает Пирс. — С самого начала идея была не такой уж блестящей.
— Нет, Пирс, мы не говорим, мы ждем неделю. Мне надо подумать, — говорит Эллен.
— Подумать о чем?
— Просто подумать, — отрезает Эллен. — Это абсолютно потрясающая, прекрасная вещь, которую мне дают сыграть, а ты у меня ее отбираешь. Я тебе не позволю. Ты всегда так делаешь, Пирс. Очевидно, тебе это доставляет удовольствие.
— Ну ладно, ладно, — говорит Пирс. — Вернемся к репетиции? Нам надо много чего пройти.
— Мы не могли бы только... — говорит Билли неуверенно. — Перед тем, как начнем, я имею в виду...
— Мы не могли бы чего? — спрашивает Пирс раздраженно.
— Я обещал Джанго немного Баха, если он будет хорошо себя вести.
— Ну елки-палки, — говорит Пирс; даже меня поражает нечуткость Билли.
— А почему бы, черт возьми, и нет, — говорит Эллен, к нашему удивлению. — Давайте сыграем.