Литература 5 класс. Учебник-хрестоматия для школ с углубленным изучением литературы. Часть 2
Шрифт:
«Должно быть, какая-нибудь проклятая ведьма украла сына моего брата из колыбели, а на его место положила это заморенное отродье дьявола. Взгляните на него! Нет, вы только взгляните!» Смотреть на Цезаря не доставляло никакого удовольствия. Сухая, как пергамент, кожа какой-то мертвенной белизной сквозила на голове меж прядей жидких каштановых волос и казалась приклеенной к черепу. Цезарь был физически совершенно нормален, но я никогда не мог бы себе вообразить более близкого подобия тому, что разумеют под словом «урод». И не сомневаюсь, что это впечатление создавал нравственный облик Цезаря. Его безнадежно порочная натура как будто отражалась в сочетании физических черт, которые, каждая в отдельности, не имели в себе ничего безобразного или страшного. Мне всегда казалось, что
Дядя бил его скорее за эти злобные выходки, чем за его вранье, наглость и лень. Не думайте, что это были настоящие жестокие побои. Коричневая рука Доминика медленно, с достоинством описывала в воздухе широкий горизонтальный круг – и Цезарь валился с ног, как кегля. Это было очень смешно. Но, упав, он извивался и корчился на палубе, скрипел зубами в бессильной ярости – и это было уже страшно. А частенько Цезарь пугал нас, исчезая внезапно и бесследно. Чтобы избежать величественных подзатыльников дяди, Цезарь убегал вниз и исчезал. Исчезал весь целиком без остатка в открытом люке или лазе, или за поставленными один на другой бочонками – в зависимости от того, в каком месте его застиг могучий кулак дяди.
Как-то раз, это было в старой гавани, перед самым уходом «Тремолино» в его последний рейс, Цезарь таким образом перемахнул через борт и скрылся, сильно смутив меня этим. Мы с Домиником стояли на корме, занятые деловым разговором, а Цезарь притаился за моей спиной и подслушивал – в числе его достоинств была и такая привычка, он был форменный шпион.
Услышав тяжелый всплеск за бортом, я от ужаса прирос к месту. Доминик же спокойно подошел к поручням и, перегнувшись через борт, подождал, пока голова его племянника не вынырнула на поверхность.
– Эй, Цезарь! – пренебрежительно крикнул он фыркавшему и захлебывающемуся мальчишке. – Хватайся за швартов [54] , падаль чертова!
Он вернулся ко мне, чтобы докончить прерванный разговор.
– Что же будет с Цезарем? – спросил я с беспокойством.
– Каналья! Пусть повисит там на канате, – ответил Доминик и спокойно перешел к делу. Я же тщетно старался не думать о Цезаре, барахтавшемся по уши в воде старой гавани, этом настое из накопленных здесь веками отбросов с кораблей. Я пытался выкинуть из головы эту картину, потому что она вызывала тошноту. Наконец, Доминик, кликнув незанятого боцмана, послал его выуживать племянника. И через некоторое время Цезарь поднялся на палубу. Он весь дрожал, в волосах застряла грязная солома, а на плече – гнилая корка. Зубы у него стучали, желтые глаза мрачно косили, когда он проходил мимо. Я счел своим долгом выразить протест.
54
Швартов – толстый канат, которым судно привязывается к пристани.
– Зачем вы его постоянно колотите, Доминик? – спросил я, убежденный, что с его стороны это только бесполезная трата времени и мускульной силы.
– Надо же попробовать сделать из него человека! – сказал Доминик безнадежным тоном.
Я едва удержался от логичного ответа, что таким способом он рискует сделать из Цезаря то, что незабвенный м-р Монталини называл «чертовски сырой и неприятный труп».
– Он хочет быть кузнецом, – разразился вдруг Кервони. – Наверное, для того, чтобы научиться взламывать замки, – добавил он с горечью.
– Отчего бы вам не согласиться? – рискнул я спросить. – Пускай его будет кузнецом.
А учить его кто будет? Где мне его оставить? – возразил Доминик упавшим голосом, и я впервые увидел человека в полном отчаянии. – Понимаете, ведь он ворует! Клянусь Пресвятой Девой! Мне кажется, он способен подсыпать мне или вам яду в пищу. Гад этакий!
Он поднял лицо и сжатые кулаки к небу.
Однако Цезарь не подсыпал яду в наши чашки. Не могу
В этот рейс, о котором нет нужды рассказывать подробно, нам пришлось ехать далеко – у нас на то были достаточно веские причины. Приехав с юга, чтобы довести до конца главную и очень опасную часть нашего плана, мы должны были еще зайти в Барселону и получить там некоторые необходимые сведения. Это называется сунуть голову в пасть ко льву, но на самом деле это было не так опасно. У нас имелось двое-трое влиятельных друзей, занимавших высокое положение, и множество помощников, людей и незначительных, но дорого стоивших, мы их покупали за наличные деньги – и большие деньги. Таким образом, нам не грозили никакие неприятности. Нужные нам важные сведения мы получали сразу же из рук таможенного чиновника, который явился на борт «Тремолино» и с показным рвением стал тыкать железной палкой в слой апельсинов, прикрывавший невидимую часть нашего груза в трюме.
Ревностный таможенник, перед тем как сойти на берег, ловко и незаметно сунул Доминику в руки ожидаемую нами бумагу, а несколько часов спустя, сменившись с дежурства, опять пришел, рассчитывая на выпивку и вещественные знаки благодарности. И то и другое он, конечно, получил. Пока он сидел в крохотной каюте и тянул ликер, Доминик засыпал его вопросами насчет guardacostas. Со службой береговой обороны нам приходилось серьезно считаться, и для безопасности и успеха нашего предприятия было очень важно знать, где стоят ближайшие патрульные суда. Сведения были самые благоприятные. Таможенник назвал одно местечко на побережье милях в двенадцати от Барселоны, где стоял на якоре ничего не подозревавший сторожевой корабль с убранными парусами, не готовый к выходу – на нем красили реи, скоблили рангоуты [55] . Таможенник наконец удалился после обычных любезностей, оглядываясь и поощрительно ухмыляясь нам все время, пока не сошел вниз.
55
Рангоут – деревянные приспособления для постановки парусов на судне.
От избытка осторожности я почти весь день проторчал внизу, не выходя на палубу. В этот рейс ставка наша в игре была очень высокая.
– У нас все готово, можно выходить, да вот Цезаря нет, пропадает где-то с самого утра, – доложил мне Доминик с обычной хмурой неторопливостью.
Мы не могли понять, куда и зачем ушел этот мальчишка.
Доминик отправился его разыскивать, но часа через два вернулся один, очень сердитый – я угадывал это потому, что усмешка под усами стала заметнее. Мы недоумевали, что случилось с негодным мальчишкой, и поспешно стали проверять наше имущество. Но все было на месте. Цезарь не украл ничего.
– Пустяки, явится скоро, – уверял я Доминика. Прошло десять минут – и один из матросов на палубе крикнул:
– Идет! Я его вижу!
Цезарь был в одной рубашке и штанах. Куртку он продал – должно быть, ему понадобились карманные деньги.
– Мерзавец! – только и сказал Доминик с жутким спокойствием. Он с трудом сдерживал свою ярость. – Где это ты шлялся, бродяга? – спросил он затем грозно.
Мы так и не добились от Цезаря ответа. На этот раз он даже не пожелал снизойти до лжи. Он стоял перед нами сжав губы, скрипя зубами и не дрогнул, не отступил, когда Доминик размахнулся… Разумеется, он сразу упал как подстреленный. Но на этот раз я заметил, что он поднялся не сразу, дольше обычного оставался на четвереньках и, оскалив свои большие зубы, смотрел через плечо снизу вверх на дядю с каким-то новым выражением в глазах: к обычной ненависти примешивалось сейчас какое-то острое злорадное любопытство. Это меня очень заинтересовало. «Вот именно так он смотрел бы, если бы ему удалось подсыпать в наши тарелки яду», – подумал я. Но я, конечно, ни одной минуты не верил, что Цезарь способен отравить нас. Он ведь сам ел то же, что мы, да и откуда он возьмет яд. Вообще я не мог себе представить, что найдется человек, настолько ослепленный алчностью, чтобы продать яд этому мальчишке.