Литература мятежного века
Шрифт:
И опять-таки, все, якобы, для блага того же народа, добывающего руду, алмазы, золото в мрачных многокилометровых подземельях, поливающего потом поля и нивы, возделывая, по уверениям придворных мудрецов, хлеб свой насущный, заваливающего трупами поля сражений, затем искалеченного, с оторванными руками или ногами, сидящего на перекрестках улиц, на базарах и вокзалах и просящего милостыню. Того самого народа, который всеведущ, хотя и слеп, беспомощен, и страшен в роковые минуты бешенства, способен смести горы и совершить невозможное.
Мысль художника глубоко проникает в идею власти и беспощадно обнажает ее антинародное, античеловеческое, эгоистическое существо. Она вскрывает истинную природу человека, достигшего командных высот. Хитрый и проницательный, он пытается убедить тот же народ в его историческом значении, великой
Просто политикам, взорлившим к вершинам власти, нужно было найти и оправдать, прежде всего в собственных глазах, смысл своей жизни и деятельности, - ценность тысяч и миллионов других человеческих жизней была им чужда и непонятна, для людей вершинной власти народ, как всегда, являлся лишь самым дешевым и удобным строительным материалом, и его незачем было жалеть или экономить. А философы и поэты всех мастей тем временем, захлебываясь от восторга, строчили трактаты, поэмы, романы о героизме, о преданности отечеству и флагу, и никакие неподкупные весы не смогли точно определить, чья тяжесть вины больше - первых или вторых".
Умудренный жизненным опытом, равно как и изощренный в крючкотворстве следователь по особым делам Снегирев, все это давно постиг и знает, что на свете не было и не могло быть ничего тайного, что со временем не стало бы явным, но он также знал и то, что эта всем известная истина никогда не могла остановить ни одно преступление, ни одно беззаконие. Наоборот, любая власть держалась только благодаря возведенному в неопровержимый атрибут цинизм, - да, да, варварский примитив, на котором зиждется древо так называемой цивилизации и прогресса, и вокруг этого примитива наворочены горы законов и конституций, и все они призваны ограждать и защищать горстку счастливцев, баловней судьбы, сумевших вскарабкаться на самый верх - и он приходил к выводу, что сама порода человека двойственна и порочна, и никакие эволюции и революции изменить сие не в силах... Народ же многослоен и никто, будь он хоть семи пядей во лбу, не может по-настоящему осознать, что происходит в самом чреве народа, хотя там, в этом таинственном и вечно неспокойном чреве, что-то происходит - без этого не может состояться само движение всей природной, в том числе и космической жизни, пронизывающей своими токами бесконечность времени и пространства.
Вот и Брежнев, подобно подавленному большинству его предшественников, никогда не думал о народе в истинном его значении, народ и для него являлся прежде всего некоей абстрактной и безликой общностью, призванной для воплощения в жизнь многочисленных и самых различных, порой взаимоисключающих решений и планов, поступающих откуда-то сверху, из некоего высшего центра - иные именовали его довольно расплывчато, неким определением типа "политбюро", другие же были уверены в существовании вообще некоей высшей силы, чуть ли не божественной, а третьи - таких было большинство - открыто и тайно были убеждены в присутствии такой силы в них самих и считали, что это именно они вершат судьбами страны и истории.
Раньше говорили, что власть от Бога, а само высокое должностное лицо (фараон, царь, император, король) наместник Божий, но все это, слова, а реальное положение совершенно другое. На таком высоком посту человек, кто бы он ни был и до какой бы степени физической и духовной деградации ни дошел, представляет собой некий мистический центр, - он не только глава государства, он еще и катализатор духовного и нравственного состояния общества, как бы ни потешались и ни издевались над этим инакомыслящие, и все эти высокие категории связаны в имени этого
Народ и власть... Слишком отстранилась партноменклатура от жизни, противопоставив себя народу. Наиболее дальновидные и трезво мыслящие уже в начале 80-х годов начали ощущать нарастающие импульсы недовольства в стране. Надо исправлять положение, а как? Нельзя опоздать, скажет академик Игнатов второму человеку в партии Суслову, который, может быть, лучше всех понимал происходящее... Благо, если бы кара пала на головы истинно виновных... Но как их вычислить? Именно, как? Вот и получается парадокс! Страдальцем и ответчиком вновь предстанет русский народ и на этом опять все замкнется и остановится. Рухнет он - рухнет все им созданное, никакая идея не поможет. Ну, завтра кончится нефть и газ, их мы ныне разливанным морем гоним на Запад, и что же дальше?
Сие было ведомо Леониду Ильичу, и он, в меру своих умственных способностей, пытался объяснить суть дела. Не надо обладателям верховной власти лицемерить и убаюкивать себя, что русская земля не клином сошлась и в ней любому найдется еще более достойная замена, говорил он себе. Просто, препятствуя такому естественному ходу вещей, каждый из тех, кто на высших уровнях власти, боится прежде всего за себя. В пересменках на таком высочайшем уровне всегда закономерно и безжалостно перемалываются многие судьбы. Сколько раз он наблюдал, что крушение власти всегда неожиданно, всегда не вовремя и сразу же меняет баланс сил. Нередко самое главное и незыблемое меняется полосами со своими антиподами. Хочешь не хочешь, а начинается смена поколений элиты, и вперед вырываются силы, ранее неведомые, никакими службами безопасности не обнаруженные и зафиксированные, и тогда весь старый, хорошо отлаженный порядок рушится. Вот и летят головы, трещат судьбы, но что это значит для правящей касты? Они ведь ничего, кроме самих себя и себе подобных не замечают и не могут замечать - такова их суть. Перешагнув за последнюю черту на пути восхождения и оказавшись на самой вершине, они необратимо меняются: к ним приходит - безграничная власть. И дурак тотчас становится умным, какой-нибудь простофиля - гением, а склонный по природе своей к жестокости - сильной и добродетельной личностью... Власть завистлива и беспощадна, особенно в пору осознания своей слабости - тогда она прибегает к хитрой уловке, обвиняя во всех грехах природу человека.
Бодрствующий во время бессонницы брежневский мозг рождает двойственные мысли на сей счет. Нет, нет, к врагам необходимо прислушиваться прежде всего. И намного внимательнее, чем к друзьям. Тем более, что на такой высоте никаких друзей не бывает и быть не может. Все это иудейская чушь друзья и соратники, - просто ловкая маскировка. Нет, он всего лишь продолжил начатое, и не мог иначе, должно было дать исход возникшему движению, погасить ненужную инерцию старого, и дело здесь не в нем, а в самой природе человека, в самой природе революции, - сам он долгое время вынужден был оставаться только слепым исполнителем... Но беспощадным! А он, он, с волею и памятью которого приходилось и приходится бороться вот уже несколько десятилетий, который лежит сейчас здесь, внизу, закованный в гранит, тоже ведь ничего не мог... И не смог никогда! И никто никогда не сможет... Ход жизни сильнее любого отдельно взятого человека, даже если он гений, и тот же давний странник, с которым ему пришлось столкнуться в Сибири много лет назад и имя которого он забыл, был прав в своих сумасшедших откровениях - природа человека оказалась сильнее природы революции.
И смерть есть смерть, сколько бы поколений живых ни приходило к стеклянному гробу взглянуть на иссохшую мумию, никакого символа из этого не получается. Живой никогда не сможет поверить мертвому, и он именно для этого и положен здесь, внизу, в самом людном в Москве месте... Мертвых богов не бывает, недаром тысячелетиями держится вера в живых богов, и в этом убедить народ было необходимо. Следовало бы высечь на этой глыбе гранита еще одну надпись: "Поклоняйтесь живым!" И это открытие, сделанное именно им, Сталиным, больше и неопровержимое, он ведь и сам логикой борьбы был поставлен перед необходимостью попытаться переделать саму природу человека... А это уже высокая политика в соединении с личностью государственного мужа и масштабом поставленных задач, продолжал размышлять Брежнев.