Литература мятежного века

Федь Николай

В этом плане любопытен его сон, в котором сталкиваются разные типы верховных политиков.

"- Подавлять зло тем же злом - вот истина. Так устроена природа человеческая...
– сказал Сталин.

– Истина, истина, - проворчал Брежнев.
– Ваша любимая дочь тоже переметнулась за кордон, ее даже этот цепной пес Андропов не смог раскусить - хе-хе, проморгал. Да и что было можно с ней сделать?

И тут он попятился, или, вернее, его словно кто оттолкнул.

– И ты, столько лет стоявший у кормила государства, еще и спрашиваешь?
– не стал сдерживать своего бешенства Сталин.
– Чего же ты стоишь? Ломаной копейки не стоишь! Тебя самого нужно было к стенке, такую слизь! Да ты знаешь, что в схватке за власть не бывает ни близких, ни родных... Женщине нечего делать в политике, пусть занимается своим истинным делом - рожает детей!

Вот ее задача! Да и как это при такой службе безопасности не удержать бабу, будь она хоть и царского роду? Кто у вас возглавлял ЧК? Да его на месте расстрелять надо!

– Ну, вот так получилось, не смогли пресечь...

– Не смогли или не захотели?
– вновь загремел голос Сталина. Опозорить меня захотели, а заодно и советскую власть? А что ты вообще смог, остолоп и бабник?
– сказал Сталин, и на лице у него появилось выражение ни с чем не сравнимой брезгливости.
– Пропала держава... все разворовали, к такой матери!"

Проскурин никогда не подстраивался "под авторитетные указания" и не кивал головой в унисон общественному мнению - он оценивал факты, события и лица, опираясь на исторические реалии, на свой личный жизненный и художественный опыт. В процессе познания сути вещей, он, естественно, не всегда был убедителен, но не пытался выдавать свои взгляды, как истину в последней инстанции. Он был в постоянном поиске истины, в беспокойстве, что обеспечивает широту кругозора и глубину ищущей мысли.

Это видно и из приведенного ниже отрывка, приоткрывающего сбои в сталинской политике по кадровым вопросам. Тут с поразительной ясностью показана жестокая внутрипартийная, внутриклановая, назовите как хотите, борьба за власть.

"- Вот, Сосо, здесь твои ученики, - с готовностью пояснил загадочный спутник Сталина, и Леонид Ильич с непривычной, несколько пугающей ясностью, как бывает иногда только во сне или в бреду, слышал и понимал его слова. Все они вышли из тебя, все циники и лицемеры. Ты хотел их видеть, что ж они перед тобой. Убедись, измельчение налицо. Есть цинизм высшей политики и есть цинизм собственного брюха.

– Конечно, легко стоять в стороне и судить, - совсем по-домашнему проворчал он, и, присматриваясь к возглавлявшему стол, с явной заинтересованностью спросил: Этот, что ли, сменил меня, надо полагать? Что-то не припомню таких способных... даже не Жуков, а? Откуда бы? Была еще одна война и он ее выиграл?

– Нет, Сосо, ты ошибаешься, - опять раздался пугающе ясный голос спутника Сталина.
– Тебя сменил твой талантливый выученик, вот он.
– Он повернулся в сторону Никиты Сергеевича.

– Как? Этот шут?
– спросил Сталин, даже не пытаясь скрыть своего изумления.
– Невозможно... этого не могло быть никогда! Он же ни одного раза в жизни не взглянул на небо, он его даже не видел...

Его поразили проступившие из стены фигуры со стертыми лицами-масками, - оглянулся на своего спутника за объяснением.

– А-а-а, в масках, - протянул тот с готовностью, - Они, как сам видишь, уже на пороге и ждут...

– Да ведь все они одинаковы, на одну колодку! Что можно различить?

– Внешне одинаковы, тот, второй слева... И следующий рядом с ним вглядись, вглядись, - особый знак, непредвиденная судьба... Смотри, Сосо, у него на голове проступает пятно...

– Значит, этот, второй слева, на очереди? Не перевелись жаждущие и страждущие? Троцкист? Хазарин?

– Не признается, хотя несомненно из них... Теперь назовут иначе воитель духа или даже архитектор мира, - с улыбкой отозвался длиннополый спутник".

Историческая истина гласит, что великий человек способен создавать вокруг себя атмосферу духовной раскованности и творческой деятельности. Но это случается чрезвычайно редко. Это исключение из правил. Ибо обычно за ним тянется шлейф неправых дел, унижения и страха, порождающего человеческие типы с сумеречным сознанием. Истории было угодно, чтобы таковыми оказались именно наследники Сталина - величайшего государственного деятеля ХХ столетия.

Трагедия? Или ирония судьбы?

Что же главный герой романа? В последние годы для Брежнева сны стали второй реальностью, тем спасительным средством, которое явилось главным стимулом его существования. Он жаждал забыться во сне, погрузиться в ирреальный мир, но и боялся его. Он начинал чувствовать, что явь как бы отделялась от него, растворялась в призрачной жути - и это страшило его. Вот и сегодня с надеждой, но и с каким-то беспокойством, проглотил несколько успокаивающих

снотворных таблеток и закрыл глаза. Он постарался вспомнить, какой сегодня день, месяц и год, и не смог, но нисколько не огорчился. Тогда он вяло попытался вспомнить название заветного спасительного лекарства, но блаженное и желанное состояние полузабытья уже подступало, действительность, надоевшая и всегда тайно пугавшая его, с ее грубостью, необходимостью все время быть подтянутым, добрым. деловым и всезнающим, окончательно отступала и его накрыла плотная пелена сна. Но все чаще приходили странные, порой пугающие до жути расплывчатые сны, и теперь он только слегка тревожился, что же или кто же навестит его в эту ночь и будет ли она к нему доброй и милосердной.

Ему снились двухэтажная подмосковная дача, а за пиршеским столом он сам, Леонид Ильич, видящий себя как бы со стороны. Но сегодня это очень ему не нравилось: у него было изношенное, дряблое и больное лицо с густо кустившимися бровями, в котором проступали все пороки, весь разврат его долгой лицемерной, а по сути никчемной жизни, и он, опять-таки каким-то странным и непонятным образом, видел все это со стороны и страдал и, несмотря на всю свою власть, никак не мог этого прервать и остановить. Правда, скоро он приободрился: сам он никогда не считал свою жизнь пустой и безнравственной, наоборот. Да и все его окружение вкупе с лицемерными писаками, заманившими его в свой вертеп, уверяли, что вся его личная и общественная жизнь являет моральный и патриотический пример и подвиг, и если бы кто-то осмелился указать на его якобы безнравственность и лицемерие, он был бы сильно удивлен, обижен и рассержен. И он снова успокоил себя убеждением, что право высшей власти есть особое право и только враги советской власти и партии могут говорить о какой-то там безнравственности верхов и их порочности и вредности для жизни.

Трудно не воздать хвалы изяществу и образности слога, верности выражения чувств и смелости мысли в соединении с творческой фантазией описываемого сна. Он окончательно успокоился и "его позвал знакомый властный голос, и он даже вздрогнул от мучительного наслаждения подчиниться силе, стократно превосходящей его собственную: пришел давно втайне ожидаемый час полного освобождения, и нужно было очиститься чем-то высоким и неподкупным от скверны жизни. И он вышел в какую-то странную, призрачную ночь, в пустынный город - его вел внутренний голос, и он, пробираясь из улицы в улицу, переходя площади и мыкаясь в путанице переулков, ни разу не ошибся. Правда, у него не исчезло тревожное ощущение, что за ним кто-то н е п р е р ы в н о с л е д и л, н е о т с т у п н о шел шаг за шагом - кто-то, не знающий ни жалости, ни сострадания, и у него во всем теле на мгновение отозвалась знакомая азартная дрожь, словно это он сам шел по следу подранка и вот-вот должен был его нагнать. Зверь уже терял последние силы, метался из стороны в сторону и скоро должен был рухнуть окончательно. Сейчас этим смертельно раненым зверем был он сам, и, странно, совершенно не ощущал своей обреченности, он даже ни разу не о г л я н у л с я, х о т я б ы д л я т о г о, ч т о б ы насмешливо рассмеяться в глаза своему преследователю. Они оба шли к финишу, и если самому подранку уже ничего, кроме завершения, не нужно было - он уже имел в своей жизни все возможное и невозможное, то охотник из-за трудной многолетней погони и сам уже давно выбился из сил, и к финишу могло добресть только его тело, да и оно в этом случае тут же должно было размыться и исчезнуть, и у коварного и упорного охотника для дальнейшей жизни тоже ничего не останется - никакой радости победы он не испытает. И если раньше Брежнев не мог спокойно смотреть в глаза многоопытному палачу, не мог видеть без содрогания его холодное, застывшее лицо, то теперь это было ему безразлично - все-таки переиграл подранок, а не выбивающийся в азарте погони охотник. И все должно было завершиться по высшей справедливости: и старому, смертельно подраненному зверю - свое, и охотнику - свое, расчеты между ними завершены, и все счета оплачены".

Судьба так распорядилась, что Брежнев даже любил пугающие сны, переносящие его в иной мир, дарившие ему новые ощущения и сильные переживания и ему не хотелось просыпаться, т.е. возвращаться в потерявший для него всякий смысл реальный мир. Именно состояние полного отторжения от действительности - не думать, ничего не делать, забыться - и означало для него продолжение настоящей жизни. Но в снах было не только это. В них жила память, напоминающая о прошлом, за которое он вяло цеплялся.

VII