Литературная Газета 6258 (№ 54 2010)
Шрифт:
– За публикациями кого из коллег-писателей ты следишь?
– Слежу сегодня за публикациями, читаю вещи тех, кому доверяю как художникам и мыслителям. Люблю язык Валентина Распутина даже в его статьях – удивительно свежий, не затёртый, по-русски интеллигентный в высшей степени, как и у Валентина Курбатова. Удивляюсь дерзости, «необщепринятости» и глубине художнической мысли Леонида Бородина, метафорической яркости и поразительной деталировке Александра Проханова, его работоспособности тоже, для меня просто запредельной; неистощимости глубинного народного языка у Владимира Личутина, широте и одновременно бескомпромиссной прямоте взгляда на современную литературу Владимира Бондаренко. У нас ведь и сейчас прекрасная, имперского формата и разнообразия литература. И очень широка и тоже прекрасна поэтическая палитра. Другое дело, что настоящую литературу вот уж двадцать с лишним лет всячески пытаются замолчать, вытолкнуть из массового процесса издательского, а вместе с тем из общественного дискурса, подменить наскоро состряпанными окололитературными муляжами, именами и поделками, ничего для неё, истинной, не
Но вообще-то приходится очень много читать или хотя бы пробегать, отслеживать самые главные течения в ней, иначе в провинции запросто можно отстать, застрять на уже прошедшем или второстепенном. И тут роль «Литературной газеты» и немногих наших патриотических «толстых» журналов трудно переоценить. Не переоценишь, это на самом деле так; иных каналов духовной связи считай что и нет. Есть Интернет, конечно, однако по-настоящему он ещё не освоен нашим братом-провинциалом.
– Ты – постоянный участник ежегодных Международных писательских встреч в Ясной Поляне. Что они дают тебе в творческом и других смыслах?
– Общение, которое дорогого сто’ит в нашем насильно разорванном, разодранном на изолированные куски культурном поле. В Ясной, под сенью Прешпекта и под бережным крылом Владимира Ильича Толстого, они как бы воссоединяются и вдобавок входят в контекст мировой литературы, культуры в целом. Я уже в двенадцатый раз, причём без перерывов, ездил туда в прошедшем сентябре, и всегда с безобманным ожиданием радости и человеческого тепла. Многолетняя дружба связывает немалое число постоянных участников этих встреч – несмотря на споры и столкновения мнений по самым острым проблемам современности, по религиозно-философской подоплёке их. Надо учесть ещё, что с геополитическим сломом нынешней Эрэфии очень резко возросла актуальность толстовского наследия конца ХIХ – начала ХХ века, слишком уж явны и многозначительны и социально-политические, и идейные, и нравственные параллели между тем временем и злосчастным нашим, слишком схожи проблемы и угрозы, приведшие тогда страну к обвалу – и ведущие к неминуемому краху сейчас… Я всегда с пониманием ответственности готовлюсь к предстоящим дискуссиям по широкому вееру тем, связанных с жизнью и деятельностью Льва Николаевича, которые задаются организаторами встреч, и у меня уже собрался довольно-таки основательный цикл выступлений-статей с попытками осмыслить «завещание Толстого» – весьма, повторю, злободневного ныне, в безвременье и деградации всего и вся, в спущенном на народ одичании. Так получается теперь, что мы на этих встречах обсуждаем больше не столько художественное, может, сколько публицистическое наследие великого нашего правдолюбца, его нравственные, вероисповедные и социальные «максимы».
– После довольно продолжительного перерыва ты вновь возглавил Оренбургскую организацию Союза писателей России. Какие её проблемы сегодня наиболее актуальны? Как они решаются?
– Прежде всего, наверное, издательские. В прошлом году мы получили и с толком использовали грант правительства области на два миллиона рублей, издав на них восемнадцать наименований книг, поэтических и прозаических. Надеемся, что, несмотря на экономические всякие пертурбации, эта благая политика правительства будет продолжена и в нынешнем году – а это именно осознанная и последовательная политика, пусть и в приложении к культуре. Смогли недавно, в октябре, в добром сотрудничестве с редакцией выпустить в свет номер журнала «Москва», целиком состоящий из произведений оренбургских авторов. Финансируется из бюджета и больше десяти лет действует как культурный центр областной Дом литераторов имени С.Т. Аксакова со своей обширной программой с участием писателей, заключаются и дополнительные рабочие договоры с писательской организацией. Особо нуждающиеся и неработающие пенсионеры из писателей получают и стипендии, и единовременную материальную помощь, хотя всех бытовых проблем ими, конечно, не разрешишь, и большая часть членов СП работает кто где, добывает хлеб насущный. Хватает проблем, как и везде в творческих организациях, и мы стараемся решать их с помощью областной власти, нашего Министерства культуры, общественных и внешних связей, спонсоров.
По-настоящему же решить главные проблемы творцов художественных ценностей можно лишь с принятием нового закона о культуре и достойного закона о творческих организациях, который не могут принять вот уж полтора десятка лет. Вообще-то решение этой важнейшей задачи находится не столько в культурной, сколько в общеполитической сфере… С властвующей «идеологией Низа» мы всегда будем внизу, и нигде больше.
Беседу вёл Александр НЕВЕРОВ
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 1 чел. 12345
Комментарии:
Под вечными звёздами
Портфель "ЛГ"
Под вечными звёздами
Отрывок из романа «Заполье»
Пётр КРАСНОВ
Быстро скатывался в осень очередной полупрожитый год, сворачивался иссушенным кленовым листом в некий свиток времени, пряча в себе невразумительные письмена, неразгаданные намёки его и предупреждения, невостребованные провозвестья.
А между тем во всём происходящем чем дальше, тем больше и явственнее виделась, открывалась, можно даже сказать, воочию уже явлена была какая-то прямая, примитивная и потому дешёвая чертовщина, мистика некой клинической, если не фатальной вообще русской невезухи. Или же в ней сказывалось действие мощных, чрезвычайно точно согласованных и направленных на распад незнаемых, лишь подозреваемых сил, даже заговора, существованье которого обыденному здравому смыслу казалось более чем сомнительным, – из тех, какими пугают благомыслящих граждан отечества прошлые и нынешние нилусы, прежде всего себя самих настращавшие до истерии, или же их зарвавшиеся в специфической гордыни’ оппоненты-антиподы… Но всё, что ни происходило теперь в мутной и больной, как гляделки похмельного субъекта, власти, повседневности политической и так называемой общественной, в самой что ни на есть бытовой тоже, – всё шло и вело только и исключительно к усугублению зла, разложения всеобщего и порухи, не давая никакому хоть сколько-нибудь обнадёживающему добру ни малейшего шанса на осуществление, просвета, щёлочки в будущее для него не оставляя. Кто-то там выпал то ль из политбюро, то ли с моста, но ни шеи не сломал, ни репутации, меж тем как у держащих огромную власть задрожали как на грех руки и отказал, не сработал даже инстинкт самосохранения, не говоря уж о безусловном, казалось бы, рефлексе долга, об элементарной отработке окладов с привилегиями, в конце концов; и шутя удавались самые оголтелые, бесстрашно циничные провокации и безобразия, всякий политиканский пустяк обретал силу бетонобойную, и в распыл пускалось всё наработанное, в кои-то веки народишком заработанное наконец-то и государству на сбереженье и приращение даденное, а записные большевики только плакали и сморкались; и тогда рыжий ковёрный обратился вдруг в исполинского силача, выволок на арену дебелую, беззащитно улыбавшуюся всем собственность общенародную, в тёмный ящик уложил и принялся, как заправский фокусник, пилить… только и улыбнулась. Чёрные, изначально гнусные в преднамеренности своей и безнаказанности чудеса творились у всех на глазах, у всех покорных большей частью иль равнодушных на удивление, – вытворялись над всем мало-мальски добрым, изгалялись с наглостью невиданной, непредставимой ныне где-либо ещё, кроме как на злосчастной «родине слонов», преданной и проданной начальствующими, в очередную смуту не жалеючи втащенной. Теми самыми начальниками, которые некогда самозабвенно пели: «Вышли мы все из народа!..» Ну да, было дело – вышли. И не вернулись.
Так думало, пыталось ли думать простонравное до простодырства, неподъёмное на мысль, на какой-никакой протест и скорее без толку ругливое на власть, чем молчаливое большинство, – на бунтовавшее, совсем уж мизерное меньшинство, всё равно больше с насмешкой глазевшее, чем с сочувствием, и неистребимую парадигму обывания «моё дело – сторона» неприступной крепостью считая, – просчитавшись горько в очередной раз. Бунтовавшие же, родненькими в камуфляже сынками разогнанные, а частью то ли на баржах, по слухам, то ли фурами вывезенные и где-то прикопанные, – живые же клялись вернуться, уповая на скорое повторенье того, что исторической ситуацией именуется, не разумея в горячности, что ежели и повторяется она, то разве что лет этак через пятьдесят–семьдесят…
И мало кто, кажется, думал и понимал, что всё это, судя по давным-давно знакомым и более чем отвратным симптомам, лишь очередное и сокрушительное поражение человека как такового, как родового существа со всеми его шаткими нынешними представлениями о долженствующем быть, со свойственными ему неустранимыми противоречиями в самом его естестве вообще, совсем уж грубо говоря – между его сомнительными подчас и разного колера идеалами и его же исторической практикой, каковую назвать просто порочной значило бы похвалить. Проваливался Homo progressus, человек прогрессивный сиречь, в самоё себя, рушился в нижние сумеречные горизонты свои зоологические, из фактора в фактор попутно, в потребиловку всего и вся непотребную, похоть истеричную уже, будто пытаясь дна гедонизма достичь – которому дна в природе не предусмотрено. И вместе с этим истекало, видели все, иссыхало какое-никакое нажитое, наработанное в трудах великих, по крупинкам собиравшееся добро, иссякало силою, расточалось в холодных безднах человеческого эгоизма, в разноцветных туманах реклам, в миражах гомеопатически выверенной филантропии; и было это, похоже, не чем иным, как самым что ни на есть крушением последних надежд на человека вообще, на его способности и возможности, с более чем самонадеянным излишком переоценённые, а в конечном счёте крахом слабоумно-мечтательного, да к тому ж и светски безверного хилиазма, «царства разума и свободы» коммунистического, равно и либерального толка… надежды-чаянья на человеке вздумали строить, возводить? Нет уж, поищите менее зыбкий фундамент и на более надёжной почве, нежели земля-матушка, она ж и природа, жизнь сама, какую не с мачехой даже, а скорее уж со свиньёй сравнить, пожирающей детёнышей своих, мириадами рождающая для пожиранья только; и этот, по слову одного многознайки, бесконечный тупик чем дальше, тем больше ввергал давно уж не верящего в боженьку человека в унынье смутное души, невнятную, но злую тоску, отчего чаще всего и случаются, из чего исходят все наши и всяческие безобразия…
Так рассуждать мог покоробленный социополитфатумом современности, а того более онтологически неисправимым бытием вселенским собрат из интеллигентов в первом поколении, на подгнившем избяном крылечке родительском сидючи и с тою же тоской на недвижные, на вечные звёзды глядя, извечностью равнодушной их, неизменностью пришпиленный как мотылёк к данному, даденному тебе не спросясь, времени и месту, к судьбе, у всех равно незавидной, золотыми гвоздочками их прибитый… что там, Кассиопея? Усни ты, как угодно далеко забреди душой отсюда, в болезненный ли бред провались или вовсе сойди с ума, но и на коротком возврате в разум бедный помутнённый свой опять ты обнаружишь, что по-прежнему безжалостно прибит их пятью гвоздями тут, распят на множественноконечном кресте реальности неотменимой, неумолимой действительности дрянной, и не скрыться от неё никуда, не избавиться, разве что опять в безумие, помрачение полное, невозвратное, в отрадное и, право же, счастливое неведенье о сути мира сего…