Литературная Газета 6303 (№ 1 2011)
Шрифт:
– Вы ведь любите подарки? Любите! Их все любят! Так сделайте подарок себе. Усладите нас своей музыкой на этом бесценном уникуме. Эта скрипка запела в 1629 году, когда вашему соименнику Николо Амати было тридцать три года, и он рождением инструмента возблагодарил Господа за своё появление на свет Божий и тот дар, коим Всевышний наградил мастера. Ну что же? Берите! И если её голос и ваша музыка совершат с нами чудо, а мы все в предвкушении, то она – ваша!
Никколо взял скрипку с надушенных перчаток и заметил в глазах дающего холодные злые огоньки, а впрочем, это могли бликовать оплывающие
Зал молчал в каком-то странном, напряжённом ожидании.
– Если ты или тебя когда-нибудь любили, ты услышишь… хм-хм... – Паганини недоговорил, а как-то неожиданно нежно опустил скрипку на плечо, прикоснувшись к ней подбородком, галантно, с почтением, послушал строй: тон, и звук, и настрой были превосходны. Он отвёл смычок в сторону и секунду-другую отстранённо, молча покусывал губы. Глаза его пламенели. Он увидел себя маленьким мальчиком, и как он отбивался одной рукой от троих мальчишек на улице, спасая скрипочку, прижимая её к себе… Придя истерзанным, избитым, он принёс свою мучительницу домой невредимой, только дека запылилась… Он увидел отца, бившего его по пальцам смычком за одну неверную ноту в сложнейшем пассаже… Школа жизни для него началась рано и, верно, ещё не кончилась. Именно в такие моменты пробуждались силы, ему самому неведомые: когда он один в разбитой лодке, парус рваный, вёсла сломаны и неотвратимая стена воды навстречу, и нет страха, но есть силы от десницы Всемогущего!
…И Никколо почувствовал покалывание в языке, и немеющие губы, и то головокружение перед прыжком, и коснулся смычком струн… Гении не ведают, что порой они творят: звук, извлечённый им из деревянной коробочки, был так сердечен, и не смычком он извлекал эти песни, но Душой наполненно благозвучной… Лопнула струна… Это «тум-м» было слышно в тишине зала, а лопнувшая жила рассекла левую бровь маэстро. Капелька крови упала на веко, просочилась через ресницы и потекла по щеке, а он пел свою песню. Лангхофф утонул в тишине его звука! Лопнула вторая струна, тихо свившись покачивающейся спиралькой, а музыка не прекращалась, но лилась и двух струн было много в той музыке, что звучала, завораживая. Лопнула третья, размазав на щеке кровь от первой.
Осталась прима – самая тонкая и пронзительная струна, и она пела так, что если бы кто-то сказал, что у скрипки четыре струны, не одна, тот был бы не прав – у Никколо одна прима пела той настоящей, первозданной Благодатью, коею не добиться алгеброй «гармонию» распявшей.
Никколо опустил смычок. Размазанная кровавая слеза на левой щеке подсыхала…
Он не поклонился. Публика не аплодировала. Только потрескивавшие фитильки свечей и были слышны.
– А-а-а! – закричал бегущий к Никколо музыкант дворцового оркестра. Его парик сполз на правое ухо, обнажив потную лысину, он кричал своё «А-а-а», и его виолончель усиливала этот крик экстаза… – С вами! С вами! С вами!
И, неловко плюхнувшись на рояльный стульчик, заиграл вариацию только что услышанного.
Виолончелист трясся в исступлении, а к нему и Никколо уже бежал альтист, на ходу выигрывая то, что услышало его сердце…
Никколо засмеялся. Подпрыгнул и, упав на колени, заиграл примой Амати с виолончелью
Трио импровизация!
Трио виктория!
Трио Рrestissimo!4
Нет, не убил Каин брата своего Авеля! Да, Тело-то лишил жизни, но Душу его нет! Подрезанные струны срастаются на Небесах!
Николай Святой, покровитель гения, видел кощунство и не допустил поругания, спас от происков бесовских.
Никколо Паганини испортил вечер. Да, он – рисорджименто!
Музыканты оркестра, вне остолбеневшего капельмейстера, играли джаз девятнадцатого века – Каприс был отменный!
Никто и не заметил, как Паганини скрылся за ширмой с двумя своими скрипками. Выйдя из зала, перекрестившись и поцеловав скрипки, он плюнул на мраморные ступени лестницы, ведущей к выходу, где его не ждала карета.
Он и не заметил даже, как перед ним оказалась мадам Трейе, он чуть не сбил её с ног.
– Уже скоро, а хотите сегодня, сейчас, у вас будут деньги! Дружите со мной! В дружбе, что я вам сейчас предлагаю, есть много резона, если учесть, что вы гений, а я – женщина, то смысл моего предложения наполнен содержанием. У вас карманы будут полны независимостью – деньгами, и очень большими! Но… ты – только для меня! Скажи мне: Sempre tu!5 Скажи мне это!
Никколо – не девственник, и ханжество не было ему присуще. Он вытер пот со лба рукавом… «Хм-хм…», аккуратно положил скрипки на мрамор ступени, снял маску летучей мыши с мадам Трейе и отбросил, правой рукой чуть касаясь пальцами её лица, провёл по лбу, высокий её парик покатился по ступеням… Tуго убранные волосы красной меди от его прикосновения выбились прядью в мелкий завиток, в этой пряди он увидел подпиленную струну, свернувшуюся барашком, он дёрнул головой, как от удара… и поцеловал её в губы.
Сухим, долгим поцелуем. Оторвавшись от её уст, хрипло прошептал:
– Ich… nicht… wunshen… du6.
И, подхватив скрипки, сбежал с лестницы, хлопнув дверью.
Таверна содрогалась от разгорячённых гуляк. Девки визжали хмельные. Пахло неухоженными телами человечьими. Плошки чадили – фитилям не хватало вонючего масла. Две хозяйские кошки таскали со столов, из винных луж, остатки жаркого, никто на них внимания не обращал, как и на вошедшего высокого мужчину с копной чёрных растрёпанных волос в расстёгнутом жилете и скомканной тряпицей под мышкой, сейчас он так был на них похож, что не вызывал любопытства – такой же гуляка и пьяница…
Пнув ногой дверь в свою комнату на втором этаже, он вошёл в неё и, покачиваясь, развернул фрак, бросив его под ноги, положил на кровать две свои бесценные деревяшечки. «Хм-хм…»
Взял плетёную бутыль со стола. Выпил всю большими спокойными глотками, присел на фрак, вскинул руки, прикрыл ладонями скрипочки, а когда сон одолел его, свернулся улиткой, сон их – сном своим охраняя.
4 Prestissimo (итал.) – самое быстрое движение.
5 Sempre tu (итал.) – только ты.